— Лиро Лиринг — это не жук на палочке. В этом имени есть что-то южное и псевдонимное. В свое время я придумал себе имя Пауль Пондерабилус; к чести своей должен сказать, что это совсем недурно.
У обоих закружились головы. Они ели свежие пончики и освежали свои поэтические глотки пятилетним клубничным вином.
— За тебя, Лиро Лиринг!
— Будь здоров, Пауль Пондерабилус!
Пекарская каморка Станислауса превратилась в поле брани. На поэта наступало полчище фельдфебелей с аксельбантами и блестящими звездочками. Но книга с золотыми розами сразит их. Стоп! Остановить боевой марш и прекратить мещанские танцы! Здесь вал из золотых роз!
Тайный поэт впадал в неистовство всякий раз, как приходилось закрывать сосуд с кровью сердца, из которого он черпал свои стихи, и идти биться на балы, ферейновские праздники, пивные фестивали и карнавальные увеселения.
— И это тоже в порядке вещей, — успокаивал его папаша Пешель. — Помни афоризм Германа!
Когда Станислаус возвращался в такие ночи к себе в каморку и просматривал собранные стихи, ему часто казалось, что многое написано только во имя рифмы. И он начинал вычеркивать такие сочетания, как даль — печаль, мука — разлука, кровь — любовь, и наносить на бумагу свои мысли и чувства, выражая их в свежих, незатертых словах. Его наивность ограждала его от новых разочарований. Он переживал счастье открывателя, которому дважды сделанное открытие во второй раз доставляет такую же радость, как в первый. В такие минуты его чердачное обиталище превращалось в волшебный дворец. Он забывал о времени, он забывал, что борется за обладание Лилиан. Это были хорошие минуты жизни.
Великий дух века говорил с ним, и он переливал его голос в рифмы, в музыку стиха. Утром он расплачивался за эту тайную страсть усталостью, ощущением пустоты в голове, и следующая ночь нередко повергала его в страх, в лихорадочную спешку. Он слышал гул шагов наступающих полчищ фельдфебелей и подгонял себя — надо быстрее, быстрее и не так тщательно оттачивать снаряды золотых роз.
В одну из вдохновенных ночей, исполненных счастья, он написал письмо в издательство: «Милостивые государи, не останьтесь глухи к звону незнакомого колокола…»
Близилось рождество. Станислаус заложил снаряды золотой розы в орудийный ствол, другими словами, попробовал сунуть их в щель почтового ящика на главном почтамте городка. Щель оказалась недостаточно широкой. Это была жалкая щель почтового ящика главного почтамта. Чиновник в окошечке, где принимались бандероли, бросил пачку колокольного звона на весы. Стрелка весов задрожала. Два с половиной килограмма стихов; их извлек из себя Станислаус на протяжении многих и многих ночей. Горечь и тайные слезы — шестьсот граммов; повторные мотивы — на грани отчаяния — триста тридцать восемь граммов. Жажда мести и забота о хлебе насущном — почти целый килограмм.