— Этот Иогансон жрет все, что есть на кухне, объедает дочиста.
Вахмистр ощупал пакетик.
Али Иогансону пришлось покинуть кухню. Маршнер был счастлив. Он даже похорошел. Это все заметили.
А поезд, как огромная гусеница, продолжал извиваться между полями картофеля: ботва уже потемнела и обвисла. Заморозки серебрили ее по утрам.
— Вот она война. Картошка вымерзает на поле, — сказал Роллинг и сплюнул за дверь вагона.
— Значит, пойдет на водку, — сказал Вонниг. — Все к лучшему.
Когда поезд уже вытряхнул из солдат тысячи таких незначительных разговоров, в вагонах стало тише. Только время от времени, словно последние горошины из пустого мешка, выкатывались короткие замечания. Солдаты ехали и размышляли про себя, но к концу уже казалось, что и мысли у них иссякают. Целыми днями поезд стоял у забытых станций, и солдаты успокаивали нетерпеливых коней. Они ехали по горной Силезии и то и дело должны были пропускать поезда из Польши, спешившие вперед. Что же все-таки значило «вперед»? Станислаус так и не уяснил себе это.
Тучи закрывали звезды. Мороз не мог добраться до земли. Воздух был теплый. Казалось, что на товарной станции сохранились частицы лета. Его здесь берегли.
В вагонах мерцали стеариновые светильники в круглых картонных баночках. Казалось, что им все безразлично и они радуются, прожигая свое существование в маленьких огоньках. Они освещали то машущий конский хвост, то мягкую морду. Конская морда ворошила серо-зеленое сено. Огонек-светильник вытянул из мрака лицо Роллинга. Он лежал, и подушкой ему служил ранец. Глаза его были широко открыты и не моргали. В зарешеченное оконце повеяло теплым воздухом. На другой стороне вагона маленький огонек плясал на жидком стеарине. Там лежал Али, спавший, как сытый младенец. Станислаус выглядывал в дверную щель. Вокруг был мрак. Ни единого огонька ни в здании, ни на перроне. Свет был запрещен. Мрак стал делом чести. Любой огонек привлекал вражеских летчиков. Любая искра могла быть погашена бомбой. Станислауса донимали вопросы, назойливые, как вши. Кто враги? Ведь не поляки напали на Германию, а немцы наступали на Польшу. Палили из пушек, уничтожали дома и людей. Газеты писали, что поляки — враги немцев. А каждый немец и каждый солдат обязаны этому верить.
Станислаус не чувствовал вражды к полякам. Его самого окрестили именем поляка — пожирателя стекла. Его отец знал этого поляка и всегда говорил о нем: «Вот это подходящий парень». И снова Станислаус заметил, как произвольно подбирают люди слова: «вперед» может значить и «назад» и, напротив, «назад» могло бы означать «вперед». Как кому нравится.