Нахохлившийся муж сидел на постели роженицы.
— Что ж, значит, и правду сказать нельзя?
— Не всегда.
— Вернее, всегда нельзя.
— Чтоб выросла правда, нужно возделать почву.
— А эта премудрость у тебя откуда, жена?
— Из книги.
— В книгах жизнь гладенькая. — Густав поглаживал руку жены. На большом пальце у него была мозоль, твердая, словно костяная. Натерло стеклодувной трубкой на фабрике. — Как же нам теперь быть с крестинами?
Лена закрыла глаза. В ее обескровленном теле звучала музыка, слышная только ей. Густав сидел нахохлившись на полосатом одеяле, неподвижный, как чурбан, и думал. Но молча он не мог думать.
— Крестины, крестины… И зачем только человеку креститься, а? Чтоб другие по этому случаю нажирались? Я вот знал одного — его никакой поп не кропил святой водицей. А в жизни ему доставалось никак не больше лиха, чем нашему брату крещеному. Мы с ним вместе работали на фабрике. Он приехал из Польши или еще откуда-то. Его просто забыли окрестить. А между тем у него был даже особый дар от бога — он жрал стекло. Стоило ему только выпить, и он шутя наедался. На закуску сжует рюмку, а вместо жаркого — пивную кружку. А зеваки любуются и угощают его, ставят и выпивку и закуску. Так он не раз экономил свои денежки.
Лена опомнилась. Она смотрела на мужа, вероятно, так же, как все матери во всем мире смотрят после родов на своих мужей. Он был волшебником, он был тем ветром, который врывается в листву цветущей вишни и прижимает покрытых пыльцою пчел к разверстым цветам. Ветер великих перемен.
Густав продолжал свое:
— Есть ведь целые народы, у которых не крестят. И расходов на крестины у них нет.
Лена попыталась приподняться.
— А мы возьмем богатых крестных!
— Только бы удалось!
Густав вышел из дому и засвистал: «Юлий все деньги просадил…» Из кустов дикой сирени выпорхнули ребятишки. А он взял тележку и потащился к картофельному полю. Ему предстояло добрых две недели, кроме своей работы, управляться еще и за жену.
Повивальная бабка больше не приходила. Деньги для нее забрал посыльный из общинного правления.
2
Станислауса наделяют именем пожирателя стекла. Пастор заботится о его душе и повергает в ужас его мать Лену.
Бюднеры обсуждали, как назвать нового сына. Густав перебирал своих сыновей. Загнул большой палец — Эрих, указательный — Пауль, средний — Артур, а безымянный с мизинцем — Вилли и Герберт.
— Теперь нам нужен Станислаус, — сказал он.
— А я бы хотела Бодо, — сказала Лена.
— Бодо? Это большого пса, пожалуй, можно было бы назвать Бодо, — Густав покачивал на коленях четырехлетнего Герберта.