Казалось, что эти «силы» не придают ритуалу большого значения… В ту пору, когда я начал полевую работу, и в самом деле у исследователей Родса-Ливингстона ритуал никогда не вызывал большого интереса: проф. Рэймонд Арторп указывал, что к тому времени из 99 публикаций института по различным аспектам африканской жизни только три были посвящены ритуалу [1, с. IX]. Даже теперь, пять лет спустя, из тридцати одного выпуска записок Института Родса-Ливингстона — кратких монографий о различных аспектах жизни племен Центральной Африки — лишь в четырех ритуал был главной темой исследования, и две из них принадлежат автору этой книги. По-видимому, отношение Моргана к «примитивным религиям» все еще во многом сохранило влияние. И тем не менее первый директор института, Годфри Вильсон, живо интересовался ритуалами африканцев. Его жена Моника Вильсон, вместе с которой он занимался интенсивными полевыми исследованиями религии танзанийского племени ньякьюса и которая опубликовала выдающееся исследование ритуала, написала очень точно: «Ритуал обнаруживает ценности группы на самом низшем уровне… люди выражают ритуалом то, что более всего трогает их, а так как формы выражения обусловлены и непреложны, то в итоге и обнаруживаются эти ценности. В изучении ритуала я вижу ключ к пониманию главного в строении человеческих обществ» [66, с. 241].
Если взгляд Вильсон справедлив, а я думаю, это так и есть, то изучение племенных ритуалов окажется, несомненно, в духе первоначального стремления института «изучать… проблему установления постоянных и удовлетворительных отношений между местными и неместными», ибо «удовлетворительные отношения» основываются на глубоком взаимопонимании. Между тем изучение религий расцвело в трудах исследовательских институтов в Восточной и Западной Африке как раз в периоды непосредственно до и после обретения политической независимости. В общественных науках теперь, мне кажется, становится общепризнанным, что религиозные верования и практика представляют собой нечто большее, чем «странные» отражения или выражения экономических, политических и социальных отношений; их теперь скорее воспринимают как главные отправные пункты к пониманию того, как ощущают люди эти отношения и что они думают о них и о том природном и социальном окружении, в котором протекает человеческая деятельность.
Предварительное полевое исследование ритуала ндембу
Я задержался на этой «религиозной немузыкальности» (если употребить термин Макса Вебера, столь несправедливо примененный им к самому себе) обществоведов моего поколения в области религиоведения в основном для того, чтобы подчеркнуть неохоту, с какой я поначалу взялся за сбор материалов о ритуале. За первые девять месяцев полевых работ я накопил значительное количество сведений о системе родства, структуре деревни, браке и разводе, семье и индивидуальных накоплениях, племенной и сельской политике, сельскохозяйственном цикле. Я заполнял свои записные книжки генеалогиями и зарисовывал планы деревенских домов и занимался переписью; я рыскал в поисках редкого или неизвестного термина родства. И все же я постоянно ощущал неловкость из-за того, что всегда смотрю со стороны, даже когда стал свободно владеть языком. Ведь я знал, что поблизости от моего лагеря рокочут ритуальные барабаны и мои знакомые часто будут покидать-меня, чтобы провести несколько дней, принимая участие в ритуалах с экзотическими названиями: нкула, вубвангу и вубинда. В конце концов я был вынужден признать, что, если я хочу понять, что на самом деле представляет собой хотя бы частица культуры ндембу, мне придется преодолеть свое предубеждение против ритуала и начать его исследование.