– Слушай, а Бернхард Менцель – это имя или фамилия? – спросила Люба.
Надо же его как-то называть.
– Бернхард – имя, а Менцель – фамилия, – разъяснил он.
– А!..
Они помолчали. Им приятно было отдыхать после бурного секса, который у них так неожиданно приключился. Во всяком случае, Любе это точно было приятно – и секс, и отдых на руке у партнера, внезапного, но оказавшегося таким подходящим. Тем более что рука у него в самом деле была мускулистая; неудивительно, что она сразу обратила на это внимание. И лежать на такой руке было очень удобно.
«Прямо как под меня весь сделан, – подумала она, покосившись на Бернхарда. – Под меня заточен!»
Это наблюдение снова заставило ее смутиться, и от смущения она засмеялась.
– Тебе хорошо? – догадался Бернхард.
– Ага, – кивнула Люба. – Ты классный!
– Я думаю, что это было в ответ на тебя. Ты меня сильно возбудила.
– Ну, спасибо. А откуда ты так хорошо русский знаешь?
– Не так хорошо. Мой отец знает русский язык. Он хотел, чтобы я изучал. Я уважал его желание.
– Почему?
– Потому что оно было мне понятно.
Люба не поняла, что означают эти слова, но переспрашивать не стала. Какое ей дело до его отца?
А вот до него самого ей дело есть точно. Она снова скосила глаза, вгляделась в его профиль. Ничего такой, почти красивый. Глаза, правда, маловаты, зато нос прямо-таки римский. Но главное не в этом. Главное в том, что ей давно пора было иметь мужчину, и какая же она дура, что раньше не поняла такой простой вещи. То-то и злилась вечно непонятно на что, и топорщилась, как еж. Обычная сексуальная неудовлетворенность. А уж она-то черт знает чего вокруг этого накрутила. Чуть ли не о смысле жизни взялась раздумывать! Или о какой-то там заклятой своей, мучительной и несчастной любви.
Сейчас она никакой любви не чувствовала. Ни заклятой, ни несчастной. Мучений тем более помину не было – лежа затылком на твердой мускулатуре Бернхарда Менцеля, Люба чувствовала лишь приятное умиротворение в душе и теле.
Что только он с нею не вытворял всего каких-нибудь полчаса назад – Любе пришлось вспомнить все навыки, приобретенные на занятиях спортивными танцами, – а результатом этих акробатических этюдов оказался именно покой. Абсолютный! Сердце ее билось ровно, воображение не пылало, разум тоже, и мысли о Федоре впервые не казались раскаленными иглами, которые неизвестно зачем впиваются в мозг.
Да и не думала она сейчас о Федоре. Она думала о том, что удовлетворение ее все же не может считаться полным, потому что вскоре ей захочется повторить все сначала. На новый лад и с еще более высокой степенью развратности. Непременно захочется!