– Все, Тузик, все! – Люба дрыгнула ногой, отгоняя собаку от педали. – Я же тебе сказала, что скоро вернусь.
Пока она ездила на рынок, Кристина убрала в доме – ее машины у крыльца уже не было. Люба спрыгнула с велосипеда, отвязала от багажника корзину с продуктами и поднялась по ступенькам к входной двери. Тузик побежал вслед за нею.
Корзина оттягивала руку. Ко многому Люба здесь привыкла, но на рынке в Баденвайлере у нее по-прежнему разбегались глаза, и она набирала всего гораздо больше, чем могла довезти до дому без усилия.
Бернхард выговаривал ей за это, но она ничего не могла с собой поделать. Что с того, что картошка к праздничному столу уже имеется в достаточном количестве? Сегодняшняя – совсем другая картошка, чем та, которая уже есть. Та слишком розовая, какая-то целлулоидная, а эта золотисто-коричневая, от одного ее вида аппетит появляется.
Но дело вообще-то совсем не в картошке, она ее и не ест, только для Бернхарда жарит или, вот как сегодня, для гостей. Любе доставляла неизмеримое удовольствие жизнь, которую она вела вот уже три года, и одной из примет этой жизни были ее поездки на маленький крестьянский рынок в Баденвайлере. Ей вот именно нравилось ездить в этот очень дорогой, очень респектабельный курортный город по таким простым домашним делам, как покупка свежих продуктов к обеду.
Дом, в который Люба вошла, был настоящий шварцвальдский дом – с покатой крышей, крытой крупной потемневшей соломой, с балконом-галереей на втором этаже, под низкой стрехой. Впрочем, галереей такой балкон назвать можно было лишь условно: все в этом краю, лесном и горном, было так приземисто, тяжеловесно даже, что воздушные слова совсем не подходили для названий любых предметов, которые относились к здешнему быту.
Внутри дом, конечно, был переделан, чтобы в нем удобно было жить не помещику столетней давности, а современному человеку. Но все-таки он оставался тем самым домом, в котором семейство Менцель жило на протяжении именно что столетий.
Люба зашла в кухню, поставила корзину на лавку у стены и взглянула на плиту. Форель уже была залита уксусным маринадом, который придавал ей необычный голубой цвет, и уложена в рыбницу, ее оставалось только разварить, а тесто для пирогов еще подходило в большой деревянной миске, стоящей на углу теплой плиты.
Плита эта была сооружена одновременно с домом, и хотя теперь она топилась не дровами, а электричеством, размеры ее оставались прежними, внушительными, и выглядела она массивно.
Пироги были маминым вкладом в меню сегодняшнего праздничного ужина. Люба считала, что шойфеле – копченой свиной лопатки – будет вполне достаточно, чтобы гости наелись до отвала. Народу-то будет немного, кроме Любиной мамы и Бернхардова отца, еще человек пять всего.