Илько ожидал, что Буба, оценив его подвиг, сделает его своим закадычнейшим другом.
Однако Буба не только не выказал ему никакой благосклонности, но, перед тем как уйти в изолятор, буркнул ему на прощание что-то вроде «гад» или «гадина».
Это слово вполне подходило к Ильку. Он и правда был какой-то гаденький, и товарищи его терпеть не могли.
Говорили, что, перед тем как очутиться на Солнечной, он с самого раннего возраста помогал своему отцу торговать. У его отца была в Одессе лимонадная будка, и мальчик провел там всё детство.
Голос у него был фальшивый и сладкий, как у профессионального нищего. Когда он клянчил у кого-нибудь веревочку, коробку или марку, он делал жалкое лицо и надоедливо тянул плаксивым голосом:
— Ну, пожалуйста! Ну, милый! Ну, золотой! Ну, брильянтовый!..
А когда его везли в перевязочную, он визжал и всхлипывал гнусаво:
— Ой, пустите! Ой, не надо! Ой, красавчики!
Все смотрели с презрением на этого визглявого труса. Ребята отлично знали, что болезнь у него такая тяжелая, как у многих других, и им было тошно слушать его непристойные вопли.
— Перестань трепаться, — говорил Соломон. — Ты хуже Бубы, ты срам и позор для всей Солнечной. Посмотри на Энвера. У него и спина, и колено, и почки, а разве он слюнявится, как ты? Посмотри на Федю: ему только что выскоблили коленную чашку…
Илько ухмылялся, ежился и говорил: «простите, извините», а назавтра снова разыгрывал труса.
Ябеда он был невозможный. Только и слышно было от него с утра до ночи:
— Зоя Львовна, Володя дражнится…
— Зоя Львовна, Симка кидается дохлой улиткой.
— Зоя Львовна, Петька называет меня Чемберленом…
И если Зоя Львовна делала виноватому выговор, Илько поддакивал и смотрел ей в глаза по-собачьи. Но стоило только старшим от него отвернуться, он пакостил исподтишка всем и каждому.
У Гиты он выпросил марки и пустил их по ветру, будто нечаянно.
У Лели выманил ее маленькое круглое зеркальце и начал пускать в нее зайчиков, — зайчики на юге очень яркие, так и ударяют в глаза.
У Марины при помощи мастирки похитил костыль и швырнул его за огородную грядку, так что его долго искали.
Эту Марину он преследовал почему-то с особенной злобой. Марина уже выздоравливала, и ее понемногу приучали ходить, потому что ноги у нее после нескольких лет неподвижности ослабели и отвыкли от ходьбы.