Утро в четверг в госпитале св. Луки выдалось на редкость суетливым, и Стивен Макси вспомнил о Салли Джапп только за ленчем. Потом, как это всегда бывает, происшедшее словно ножом отсекло не требующую особых усилий приятную суету повседневности. Разговоры за столом казались сплошной фальшью, а его коллеги словно прятали неловкость, которую испытывали подле него, за потоком банальностей. Они слишком уж предусмотрительно отложили в сторону газеты, чтобы какой-нибудь заголовок ненароком не напомнил им, что среди них – человек, подозреваемый в убийстве. Как осторожно старались они втянуть его в беседу. Без излишнего нажима, чтобы он не подумал, что им жаль его. Но и не вяло, опасаясь, что он решит, будто они избегают его. Мясо дали отвратное, просто кусок картона. Он заставил себя проглотить несколько кусков – совсем никуда не годится коли подозреваемый отказывается от еды, изобразил на лице отвращение к пудингу. Его буквально одолела жажда действия. Если полиции в голову не пришло, то он сообразил, что надо делать. Бормоча извинения, он оставил своих коллег – пусть себе голову ломают. А как же иначе? Что удивительного в том, что они хотят задать ему один-единственный роковой вопрос?! Его мать (рука ее лежала на его руке, когда он взял телефонную трубку, лицо, искаженное горем и отчаянием, повернуто к нему) хотела спросить то же самое. И он ответил: «Можешь не спрашивать. Я ничего не знаю, клянусь».
В его распоряжении был один час, и он знал, что он сделает. Разгадка смерти Салли – в ее жизни, вернее, в жизни до приезда в Мартингейл. Стивен был убежден, что ключ к тайне – в отце ребенка, если только удастся его найти. Он не задумывался над тем, что толкает его на эти поиски, рождено ли желание найти неизвестного мужчину логикой, любопытством или ревностью. Он искал облегчения в действии, сколь безуспешным оно ни оказалось бы.