Как ни бил его страх, он сумел проанализировать услышанный голос – говорили по-русски, но с чудовищным акцентом. И еще было пришепетывание, как будто у говорившего во рту было больше зубов, чем полагалось.
– Остановись, чужеземец! – повторила тьма. – Узри.
– Узри? – шепотом же переспросил Сидор. – Ох, значит, я не ослеп?
И в подтверждение этой догадки вспыхнул свет. Это не был свет солнца или электрических лампочек, нет, это был свет живого огня, запылавшего в десятках факелов.
Сидор увидел в этом свете, что находится он в огромном помещении и что он не один. Факелы держали десятки людей, одетых в очень странные одежды, напоминающие доспехи. Один из них, облаченный в золотую кольчугу поверх длинной, простого кроя рубахи, подошел к Сидору и, посветив тому факелом в глаза, велел:
– Преклони колени, чужеземец, ибо ты в храме великой богини.
– Я, конечно, преклоню, – заторопился Сидор, опускаясь на колени. – Но, может быть, кто-нибудь объяснит мне, как я сюда попал?
Никто ему ничего не объяснил. Сидор лишь увидел, как на него надвигается фигура огромной лоснящейся темнокожей бабы. Поверх голых мощных грудей бабищи висело ожерелье из человеческих черепов, в руках она держала по отрубленной голове, а бедра ей (не бедра – бедрищи!) украшала связка отрубленных человеческих рук.
– Кали! О Кали, великая! – закричали все хором, словно помутившись в рассудке.
Факелы пылали, от жара все плыло перед глазами несчастного журналиста.
– Кали? – пискнул Сидор. – Я что, Индиана Джонс?
– Кали!
– Кали!!
– Кали!!!
Лицо бабищи оказалось на уровне глаз Сидора. Она открыла рот и высунула длинный отвратительный язык. Ее зловонное дыхание повергло Сидора в шок. И он просто упал в обморок, когда своим языком Кали облизала его лицо.
– О Кали, прими эту жертву! – на санскрите сказал тот тип, что бросал Сидору фразы на русском.
– Приму, – прохрипела бабища.
Откуда-то в храме взялся операционный стол с аппаратом наркоза и бестеневой хирургической лампой. Тут же возле стола образовалась докторша в белом халате и подобная ей ассистентка. Они разложили инструменты и воздели вверх руки в стерильных перчатках.
Не подающего признаков жизни журналиста возложили на стол. Тут же надели ему маску наркоза. Лампа вспыхнула ярче; над Сидором склонились хирург и ассистент. Под завывания толпы «о великая Кали!» они оскопили несчастного Сидора и прижгли ему рану. Отрезанную часть тела журналиста Кали тут же с удовольствием сожрала. Сидора сняли со стола и закутали его бесчувственное тело в нечто вроде савана.
И снова грянула тьма.