Лицо Мэтта багровеет.
— А я думаю, — продолжает Шон, и всем приходится задержать дыхание, чтобы расслышать его тихий голос, — это потому, что твой отец, как и каждый год, ждет, пока я найду для тебя лошадь.
— Это ложь! — выпаливает Мэтт. — Ты наездник не лучше, чем я! Мой отец просто позволяет тебе помогать мне, жалея тебя! Он позволяет тебе забирать себе лучших скакунов, а мне оставлять самых скромных лошадок. Я ничего не имею против, иначе давно бы сидел на красном жеребце! Но в этом году я тебе не позволю обойти меня!
Дверь лавки открывается, и доктор Халзал возвращается вместе с Томасом Грэттоном. Они стоят на пороге, и Томас Грэттон вытирает руки о свой фартук, взглядом оценивая ситуацию. Из-за того, что Шон Кендрик говорит негромко, стычка выглядит весьма впечатляюще — как затихший ночной океан, полный сдерживаемой силы. Пространство между Шоном Кендриком и Мэттом Малверном кажется насыщенным электричеством.
— Эй, парни! — окликает их Томас Грэттон, и хотя его голос звучит довольно весело, я слышу в нем предостережение. — Думаю, пора уже вам убраться отсюда.
Но Шон, как будто ничего не слыша, наклоняется к Мэтту и цедит сквозь зубы:
— Пять лет подряд я не даю тебе погибнуть на том пляже. Это то, о чем просит твой отец, и именно это я и делаю. И скакать ты будешь на том, что я для тебя найду.
Он поворачивается к Грэттону, коротко кивает, прежде чем уйти, и как будто в один миг становится на много лет старше. Мэтт делает ему вслед оскорбительный жест. Но тут же замечает, что Грэттон смотрит на него, и прячет руки в карманы.
— Мэттью, — бросает ему Грэттон, — поздно уже.
Доктор Халзал оглядывается на меня. Его глаза прищуриваются, как будто он не уверен в том, что именно видит, — и я поспешно отступаю к велосипеду Финна, пока доктор не успел что-нибудь сказать. Да мне в любом случае пора возвращаться домой. Как сказал Томас Грэттон, поздно уже. А мне завтра рано вставать.
К тому же Шон Кендрик мне никто, и с чего бы меня тревожили его проблемы? Он просто еще один наездник, который будет участвовать в гонках на пляже.
Пак
Этой ночью мне снится, что мама учит меня ездить верхом. Я пристроилась перед ней, как будто мы — одно существо, ее руки обнимают меня. Пальцы у нее такие же короткие, как у меня, и их легко сравнивать, — мои вцепились в гриву пони, а ее — легко держат поводья. Погода невнятная: ни солнца, ни дождя, просто серое небо, как частенько бывает на Тисби. Ладони у меня влажные от пота.
— Не надо нервничать, — говорит мне мама.
Ветер бросает ее волосы мне в лицо, а мои волосы — в лицо ей. Они одного цвета, как рыжеватая осенняя трава на утесах, что склоняется к земле и снова выпрямляется.