По пути в поселок я размышлял о том, во что же превратил его вчерашний ливень, разразившийся после столь долгого отсутствия осадков. Поглощенный этими мыслями, я не сразу заметил небольшой, похожий на кисть человеческой руки предмет, лежавший в полосе пены футах в двадцати от меня. Это действительно могла быть человеческая рука — и при этой мысли меня охватило инстинктивное отвращение. Ни рыба, ни другое живое существо не могли иметь таких форм — это и в самом деле была человеческая рука с распухшими, полуразложившимися пальцами… Приблизившись к ужасному предмету, я перевернул его концом ботинка, не желая прикасаться руками к этой гадости; но она прилипла к подошве, будто стремясь намертво присосаться ко мне и заразить меня мерзостью разложения. Движением ноги я поспешил отшвырнуть зловещую находку в воду, где она и исчезла в набегавших на берег волнах.
Пожалуй, учитывая несомненное сходство моей находки с человеческой рукой, мне следовало бы сообщить о ней властям. С другой стороны, принимая во внимание ее довольно-таки двусмысленную природу, этого как раз и не следовало делать. Обнаруженная мною кисть являлась уцелевшей частью чьей-то руки, которая, в свою очередь, была явно съедена неким обитающим в море чудовищем; но все же не думаю, что мою находку можно было бы с полной уверенностью идентифицировать как свидетельство возможной трагедии. Разумеется, я вспомнил и о многочисленных утонувших в этом сезоне, и о некоторых других загадочных и необъяснимых явлениях — и тем не менее решил хранить молчание об увиденном мною зловещем предмете. Самый факт его присутствия посреди чарующего, девственно чистого после штормового дождя пляжа подействовал на меня не лучшим образом. Я еще раз убедился в том, что смерть совершенно безразлична к красоте и зачастую не отличает ее от мерзости разложившейся плоти, а иногда так и просто предпочитает последнюю. Впрочем, добравшись наконец до Эллстона, я не услышал никаких разговоров о новых несчастных случаях на море; не было ничего такого и в местной газете — к слову сказать, единственной, которую я здесь изредка почитывал.
Не берусь описать то умственное состояние, в котором я пребывал в продолжение нескольких последующих дней. Всегда чересчур восприимчивый к воздействию мрачных эмоций, источником которых могло быть как мое собственное душевное состояние, так и какие-нибудь внешние факторы, я был охвачен чувством, которое ничем не напоминало страх или отчаяние; нет, скорее это было осознание ужаса и даже какой-то изначальной мерзости жизни — чувство, отчасти отражавшее особенности моей психики, отчасти являвшееся результатом неустанных размышлений о том полуразложившемся предмете, что мог быть человеческой рукой. В те дни меня постоянно посещали видения, в которых фигурировали угрюмые утесы и движущиеся на их фоне темные силуэты из сказки моего детства. В иные минуты я ощущал всем своим существом гигантскую черноту, владычествующую в равнодушной к человеческим страстям Вселенной… Приподнятое настроение последних дней сменилось ленью и апатией — я чувствовал, что жизнь утомляет меня и что лучше бы ей вообще прервать свой бег. Безотчетный страх сковывал мое сознание. Непонятно, чего я так боялся — то ли ненависти взиравших на меня сверху вниз звезд, то ли огромных черных волн, что стремились поглотить меня и увлечь в свои пучины, преподав мне урок мести равнодушного и ужасного в своем непревзойденном величии ночного океана.