— Ты — знатного рода! — сказал Айтьер. — Я сомневался в тебе — впрочем, совсем недолго… А теперь верните мне письма Вицерии!
— Для начала — только одно, — заявила Агген и положила золотой диск перед Айтьером.
Он накрыл диск ладонью, как будто хотел согреться об это крохотное солнце.
Агген, внимательно за ним наблюдавшая, вдруг расплакалась и вынула все остальные письма, завязанные в платок.
— Заберите… — выговорила она сквозь слезы. — Я не могу больше смотреть, как вы все это чувствуете…
Айтьер развязал платок, положил первое письмо к остальным, снова завязал и спрятал в карман.
Долго, долго все за столом молчали. Потом Айтьер потянулся к Агген, взял ее лицо в ладони и поцеловал.
— Спасибо, милая, — сказал он.
* * *
Мастер Фульгозий к своим телегам относился как к детям. Точнее, как к любимым детям, потому что встречаются ведь всякие дети, в том числе и ненавистные, и дурно воспитанные, и не воспитанные вовсе, и недокормленные, и незаконнорожденные, и помыкаемые, и даже такие дети, которым вообще бы лучше не рождаться. Нам доводилось также встречать детей, покрытых болячками и коростой, и детей практически лысых, и детей с одним выбитым глазом, и детей с кривыми зубами, и детей, измученных игрой на музыкальных инструментах, и детей с отвисшей губой, и таких, кто вырос из своей одежды. Словом, понятие «ребенок» весьма неоднозначно.
Так вот, телеги Фульгозия — пока они оставались в его мастерской — могли быть уподоблены хорошо воспитанным, законнорожденным, прилежным, почтительным детям из очень, очень хорошей семьи.
Тем сильнее было огорчение мастера, когда он увидел, в каком состоянии прикатили к нему очередное его детище, порожденье рук его.
Флодар появился в дверях мастерской вслед за своими слугами, которые тащили сломанную телегу, точно больного на носилках (за той только разницей, что носилки одновременно являлись и больным).
Фульгозий схватился за уши и закричал:
— Что вы натворили, молодой господин? Во что вы превратили лучшую из моих телег?
Флодар ответил сумрачно:
— Моей вины в этом нет, любезный Фульгозий! Взгляните сами — надругался над телегой мой враг, человек, желающий моего посрамления!
— Ужас, ужас! — продолжал, не слушая, причитать Фульгозий. — Ужас, ужас! Как такое могло произойти? Кто поднял руку на эдакое совершенство?
— Я запросто мог убиться, — сказал Флодар. — По правде говоря, даже удивительно, что я не убился.
— Сколько уродства должно быть в душе, чтобы сломать такую прекрасную телегу? — вопросил Фульгозий, не рассчитывая, впрочем, получить внятный ответ. — Я глубоко потрясен.