«Ну и где же их хваленые небоскребы?»
Пахомов поднял глаза, вверх, выше, еще выше… Дома вокруг уходили в поднебесье, наклонялись, словно говоря: а вот мы где, небоскребы, давно надо было посмотреть вверх. Пахомов стоял, задрав голову, глядел и не мог наглядеться — сомнения рассеялись. Это был Манхэттен. Америка действительно существует.
Место в автобусе рядом с ним пустовало, и он был рад этому. Надеялся хоть немножко поспать в темном салоне и действительно задремал, пропустив выезд из Нью-Йорка. Когда проснулся, за окнами вдоль хайвея мелькали редкие, похожие на игрушки маленькие домики, золотисто освещенные изнутри. На деревьях висели фосфоресцирующие белые привидения. Пахомов вздохнул: так и испугать недолго. Впрочем, местные, наверное, привыкли.
Пока Пахомов спал, место рядом с ним занял красивый, уже седеющий негр в костюме дьявола. Или дьявол, который решил явиться Пахомову в облике красивого негра средних лет. Пахомову было все равно. Дьявол держал в руках плоскую бутылочку виски, наполовину пустую.
— Man? — Он приветливо протянул бутылку Пахомову.
— Нет, спасибо.
Еще не хватало заполировать это безумие вискарем. Пусть уж все идет, как идет, на условно ясную голову.
— Где твой костюм, man? — Дьявол указывал глазами на трезубец. — Вилка есть, а костюма нет.
— Это не мое, кто-то потерял.
— Ты нездешний, man? — Ну еще бы, с таким-то акцентом. — Едешь домой, man?
Пахомов с трудом разбирал эти распевные интонации, этот странный, сладковато-тягучий язык. Он впервые слышал акцент эбоники.
— Я еду из дома, — сказал он неожиданно для себя. — Я сегодня уехал из дома.
Но тут же спохватился: зачем он говорит это тут, случайному попутчику?
— Знаете, я не понимаю этого праздника, Хеллоуина. У нас его не отмечают. Что за радость одеваться всякой нечистью? Жуткий какой-то праздник…
— Да, ты не понимаешь, man, совсем не понимаешь, man. Этот праздник бывает осенью, да, man? Люди возвращаются домой, с полей. Летом длинные дни, man, и много работы, man. Людей часто нет дома, ведь так, man? И пока их нет дома, man, в дом набивается нечисть, man. Ведьмы и привидения, man, они чувствуют себя хозяевами, man. И главное — не бояться их, да, man! И тогда мы сами одеваемся как ведьмы и вампиры, man, мы смеемся и пляшем, man, чтобы они знали: мы не боимся их, man. И нечисть уходит, man, потому что ей нечем заняться, man! В доме, где ее не боятся, ей нечем заняться, man!
«Сегодня я уехал из дома, — думал Пахомов, пробираясь к смыслу сказанного через частокол эбоники, — я уехал из дома, навсегда. В день, когда люди изгоняют из домов нечисть… И кем это делает меня?»