Лада все рассказала маме. Кассету потом разбили, дали Борьке подзатыльник и заставили извиниться перед девочками.
* * *
— Вечером будет дискотека, моя мама вынесет магнитофон к подъезду. Удлинитель протянет через форточку.
— Ла-а-а-ада, это же клёво! — Надя вынула заколку из волос, тряхнула головой и снова стала собирать длинные темные волосы в хвост.
— Да, круто, — вразнобой стали повторять пацаны.
— А у тебя есть кассета «Я-я-я-коко-джамбо-я-я-е»? — напел Котя.
— Есть конечно. Принесу. И «Макарена» есть.
— А Сережа танцевать не умеет. — Девчонки прыснули.
— Ой, можно подумать, вы умеете.
— Мы — умеем. А ты нет. Обоснуй, что мы не умеем.
— Не умеете!
— Да ты, наверное, на дискотеке ни разу не был.
— Ну и что.
— Ну и то. И вообще ты фуфло какое-то слушаешь, «Золотое кольцо». Даже моя бабушка не слушает.
— Да как же.
— Да, да! — Рома снова вскочил и встал лицом к аудитории, чтобы его было лучше видно. — Он, приколитесь, когда бабки всякие старые собрались во дворе с гармошкой, подсел к ним и стал подпевать! Баба Валя там была, баба Таня, дедушка Боря — все, короче.
— Ха-ха-ха, — заржали. — А ну спой нам!
Сережа насупился.
— Спой, спой! — Лена самая старшая, ей почти одиннадцать. У нее светлые волосы и глаза медового цвета. Не темный мед, а желтый. В нее влюблены и Ромка, и Денис, и сам Сережа. — Спой какую-нибудь такую песню. — Лена смотрит на Сережу, а он отводит взгляд.
— Не буду.
Тогда Лена садится перед ним на корточки и смотрит в лицо снизу вверх. Деться некуда.
— Ну для меня спой. Это серьезное дело, народные песни. А что. Хватит ржать! — прикрикнула на остальных, и смешки потухли. — Спо-о-ой. Пожалуйста. Ничего смешного тут нет. Это мы всякую чушь слушаем. «Руки вверх» там, Линду. Спой. Мы не будем смеяться.
Тишина.
Все ждут.
— Ладно, — Лена встает, — раз не хочет человек петь, то не надо.
И Сережа запел. Тихонько, на одной ноте — запел.
«…виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему…»
Дети смеялись так громко, как только могли, набирая побольше воздуха и выкашливая смех.
Лена смеялась тоже.
Сережа молчал.
Басика будто бы только и делала, что сидела на краю дивана, никуда не смотря. Доподлинно неизвестно, настолько ли плохо она видела, как об этом рассказывала. Басика, спрашивал я, как ты видишь? Расплывчато, Сержик, отвечала она, и я вглядывался в мутную радужку глаза. У мамы с папой, которые видели лучше, в глазах и впрямь было больше ясности — не было этого разлохмаченного краешка радужки и пожелтевших, как творог, белков. Бабушке стоило больших усилий подняться с дивана. Ей было смертельно лень.