Старичок, видимо, только что спрятал блокнот в сумку и снял очки. Теперь он сидел, прикрыв глаза, чинно сложив руки на животе, зажав очки между пальцами… А карман все так же оттопырен! Что ж он думает?..
…Рука Ташевского, не заботясь об осторожности, не слушая разума, сунулась в карман и вытащила часы.
Некоторое время Юрий Сергеевич с детским интересом разглядывал узор на крышке – сплетение серебряных веточек вокруг какого-то незнакомого ему герба. Потом нашел кнопочку и нажал… Крышка отскочила, раздалась мелодия, отчетливо слышимая даже сквозь завывание бегущего поезда. Что же все-таки за мелодия? Такая знакомая.
«П-позвольте! – судорожно нацепляя очки, заикаясь, хрипит старичок. – Что з-за безобразие?!»
Юрий Сергеевич смотрит на него: оглупевшее от изумления и возмущения лицо, линялые глаза, смешно увеличенные стеклами очков. Нижняя челюсть отвисла, видны длинные зубы, желтые, ломкие, словно вываренные кости, и шевелящийся синеватый язык. Юрий Сергеевич хохочет, чуть не опрокидывается на тихую соседку справа. Но смех приводит старичка в чувство, он хватает Ташевского за руку, где часы, царапает ее, пытается разжать пальцы.
«Отдай! – продолжает хрипеть, до сих пор не сообразив, что можно кричать, звать на помощь. – От-дай, с-с…»
Кулак Ташевского впечатывается ему в висок. Дужка очков ломается, проволочка впивается в кожу; что-то хрустит у старичка в голове, она отлетает на подоконник, стукается об него. Рука перестает бороться за часы, обмякает. «Какая легкость!» – успевает с удивлением обрадоваться Ташевский, и тут же его стягивают с сиденья, бросают в проход, на грязный пол. Заламывают руки, куртка трещит под мышками. Вырываться бесполезно – над ним несколько человек. Держат крепко, как многотонные камни.
«А-а-ай! – визжит какая-то женщина, точно это ее пришибли. – Вы видали?!»
«Старикана проверьте, – командует парень, что сидит на Ташевском. – Нехило он ему приложил».
«Да уж…»
Юрию Сергеевичу легко и почти радостно. «К тому и шло, – постукивает в голове, – к тому и шло». Щекой он чувствует шершавый от грязи и песка пол, это неприятно, но приподнять голову лень. Теперь ему ничего не хочется. Совсем ничего. Он зажмуривает глаза и расслабляется. «Сумеречное состояние, – вспомнился вдруг медицинский, кажется, термин, и Ташевский с удовольствием беззвучно повторяет: – Сумеречное состояние. Хе-хе…»
Сверху суета и возня, обсуждение, смакование случившегося. Восклицания, вздохи, междометия.
«Милицию надо», – объявляет кто-то тоном специалиста.
Ему таким же тоном в ответ:
«Сейчас станция будет, найдем».