— Что? — спросил он.
Я смущенно усмехнулась, как пойманная с поличным.
— Почему ты так на меня посмотрела?
— Я вспомнила тот момент, когда мы первый раз увиделись. А ты помнишь?
— Ты спускалась по лестнице.
Я закивала головой.
Он неожиданно взял меня за руку.
— Эльжбета, поехали со мной. — Эти слова звучали мольбой. Он вновь просил о том, что было невозможно.
— Я не могу. — Слезы навернулись у меня на глаза.
— Он тебя тут держит. — Его голос прозвучал безнадежно.
— Меня держит все… пережитое здесь, сам город и осенний Казимеж, когда сушат сливы и виден дым над крышами. Я бы не смогла жить нигде больше.
— Всегда найдется такой христианин, который кинет в тебя камень, — с горечью произнес он.
— Может быть, я сама его в себя бросила. — И тут же пожалела об этих словах, потому что у него в глазах появилась надежда.
Моя жизнь стабилизировалась. Однако где-то в глубине души оставалась невысказанная печаль. Какая-то частичка тосковала о том, что я сама добровольно отвергла. Одновременно с его отъездом я теряла навсегда вторую половинку грецкого ореха и как бы часть собственного «я». Ничего не могла с этим поделать. Мы попрощались, он поцеловал мне руку. Я пожелала ему счастливого пути. Спускаясь с лестницы, плакала…
В конце июля мы поехали в наш дом на Мазуры. Как обычно, взяли с собой книги, журналы: я — свои переводы, ты — медицинские издания, которые не имел времени прочитать в Варшаве. С волнением я узнавала знакомые места: «нашу» дорогу в стороне от шоссе, старый дуб, березняк и, наконец, красную крышу дома. Забор, кусты сирени перед крыльцом. С этой стороны не видно озера, нужно сначала войти во двор. Мы оставили вещи и отправились на прогулку. Задержались на мостике, и я увидела наши отражения в воде. Солнце стояло уже низко. На обратной дороге ты полуобнял меня, и так мы шли, прижавшись друг к другу, и, как всегда, я должна была приспосабливаться к твоему шагу, который был для меня чуть широким. Когда мы подходили к дому, уже смеркалось, на небе стали появляться бледные звездочки. На покатой черепичной крыше коровника сидела цапля. Она выглядела как черная вырезка из бумаги на фоне более светлого неба: длинный нос, стройная шея и пушистый хвост. Мы остановились на минуту, но птица не улетела.
Ты развел камин, мы съели холодный ужин, потому что по дороге не успели зарядить газовые баллоны. Выпили по рюмке водки и пошли наверх в спальню. С восторгом я вдыхала запах дерева и пыли, для кого-то это мог быть запах печали, для меня же — покоя. Самое важное слово, какое я знаю — это «покой!» Самое прекрасное слово — «любовь». Но эти два слова взаимоисключающие, может, поэтому я так скучала по нему.