Горничная оборачивается на звук распахивающихся французских дверей. Вскакивает на ноги, хватает девочку в объятия. Прижимает к груди и выпускает, услышав несколько резких слов отца, который хватает Мэри за руки, тащит ее назад, закрывает французские двери, запирает их, а ключ кладет в карман своего пальто, которое по-прежнему бьет его по икрам.
Горничную все это не волнует. Она снова садится. Возможно, она вспоминает о деньгах, которые каждый месяц посылает детям домой. Если она и заметила стоящий член своего нанимателя, толстый, как рука девочки, с набухшими венами; если она видела, что его брюки и трусы лежат на полу, то никак этого не показала. Лучше не ставить под вопрос мир, от которого зависит ее жизнь.
Отец выходит на веранду, застегивая на талии пояс. В развевающемся пальто он идет к горничной. В комнате позади него я вижу нечто зеленое, лежащее на диване. Отец подходит к столу, к садовым стульям, — филиппинка-горничная встает. Он одной рукой берет портфель, другой делает жест. Жест, которым, судя по всему, отсылает ее в дом.
Возьми газету, начни читать рассказ, любой, какой хочешь. Гарантирую: ты немного почитаешь, потом не сможешь удержаться. Твой взгляд на несколько дюймов передвинется в сторону. Нас никогда не удовлетворяет чтение. Мы хотим видеть картинки, мы смотрим на картинки — на это скопление точечек, черных, белых и серых. Наши глаза пьют их, наше представление о людях не возникает только из описаний, — мы должны видеть лицо. Мы знаем, что можем составить на основании этого представление о человеке, прочесть язык миллионов лет. Нутряной инстинкт, первое впечатление — мне не понравился этот человек. Ты не можешь определить, чем не понравился, не можешь проанализировать — это инстинктивно, ты почувствовал это нутром. Редакторам газет знакомо это. И они дают материалу место, которое могли бы использовать для чего-то другого, — напечатать больше новостей, рекламу. Но они должны поместить картинку.
Куда только в этом мире не приходит камера?
Отклики расходятся не дальше Восточной части Центральных графств. Возможно, так будет всегда. В конце-то концов ведь это новость местного значения. Дочь бывшего мэра жаждет получить запрет на то, чтобы он имел доступ к ее детям. Об этом болтают местные языки. Удивляются, как унижают наших городских чинуш их потомки. Высказывают догадки, что могло вызвать такое глубокое расслоение в семье.
Однако по мере того, как раскрывается дело, оно становится предметом жадного интереса всей страны. Мои доходы должны были бы разбухнуть от гонораров из газет. Но начинаются бунты в Портсмуте, марши против землевладельцев по всей стране — с северо-востока до юго-запада, подогреваемые разоблачениями в одной воскресной газетенке. Пускают в ход краску, разбивают окна, нападают на невинных людей только потому, что они вроде бы похожи на напечатанные портреты педофилов. Словом, это становится новостью.