Что побудило ее нарушить молчание? То, что были прецеденты, появились новые верования, возникла возможность, что ее рассказам наконец поверят? Или роль сыграли годы наблюдения за отцом, членом клуба «Ротари», попечителем больницы, городским советником, вызывающим восхищение и всеобщее уважение? Или просто то, что она стала теперь Мэри О'Нил, родила дочку, которая приближалась к ее тогдашнему возрасту?
Три пятьдесят пять — дневной перерыв. Я выскочил на улицу, покинув суд первым, как только поднялись судьи. Нашел команду операторов, приклеил к стенке самый удачный набросок, они его засняли, помчались сдавать, и внезапно все кончилось. Позже тысячи людей смотрели в «Мидлэндс тудей» и в «Ивнинг пост» на мой набросок, на лицо Скэнлона, как я его изобразил, ища в нем признаки самоуверенности, искреннего раскаяния, невиновности, изворотливости, виновности. Вины. Труднее всего запечатлеть то, что видишь. Не дать предрассудкам, предварительным умозаключениям лечь на бумагу.
Принимая во внимание, сколько прошло лет, он выглядел лишь смутно похожим на лицо, которое, помню, я нарисовал в той затененной комнате опознания в Ноттингеме тридцать лет назад. Но, по правде говоря, я с трудом помню эту амальгаму стертых и заново нарисованных линий. Насколько близко к оригиналу я запечатлел тогда то, что представлял, может сказать лишь один человек. А он расколошматил свою машину, врезавшись в мост, и уже не способен ничего объяснить.
В тот вечер я сидел в своей студии и снова пытался написать собственную дочь. Ничего у меня не получалось, провал. Я не заслуживаю ее и представления не имею, как она может выглядеть. В последний раз я слышал, что она в Канаде, где ее мать поднимает волну своим искусством, посвященным той зыби, какую мы создаем, просто существуя на этом свете. Джесси, которую я пишу, больше похожа на Изабеллу, чем на меня, — фактически вся в нее. Я ничего не вижу в ней от себя.
Я позвонил твоему отцу, трудно было отыскать его номер — получил я его лишь с помощью Джорджа Даффилда, давно вышедшего в отставку, но все еще сохранившего прежние контакты. Мы с Рэем поговорили о суде, о значении того, что мы сделали. Он посоветовал мне не нервничать. Должны появиться новые факты — свидетели характера отца Мэри Скэнлон, люди, знавшие его не один год. А то, что говорит она теперь, может быть набором лжи. Даже если это не так, Хантер, возможно, уже мертв, так что, пожалуй, ничего это не даст. Мы переворачивали все и так и этак. «Дождись приговора, — сказал мне Рэй. — До тех пор ничего не делай». И на этом разговор был окончен.