Удивишься, ахнешь. Кто учел эти цифры, кто их запланировал? И есть ли у нас «план на души», спрашивает Распутин. Спрашивает, не стесняясь подставить себя на место Ивана Петровича.
Иван Петрович, «жизнь свою отдавший плану», думает, что «план» обезлесил тайгу. Всюду зияют пустоты, тайга — как лысая голова. Зачем был нужен такой «план»? Зачем нужно выдавать на-гора сто планов, когда лучше хорошо выполнять один — но стоящий, настоящий? Зачем эти рекорды и превышения, когда после них остаются одни пустоши, как на вырубленных лесосеках?
Или «достаток». Гнались за этим достатком, как за жар-птицей. Пришел он, и веселей не стало. Достатком не наешься, достатком сыт не будешь. Не хлебом единым жив человек.
«Человек, — пишет Распутин, — окруживший себя целой оравой подспорья, вырабатывающего достаток, обязан иметь внутри этого достатка что-то особое, происходящее из себя, а не из одного лишь хвать-похвать, что-то причинное и контролирующее, заставляющее достаток стыдиться вопреки себе полной своей коробушки».
Что же это причинное и особое? Никакого секрета тут нет. Это особое и причинное — верность правде, верность правде не наполовину, не на три четверти, а целиком и полностью. «Правда — это река, — размышляет герой Распутина, — ложе которой выстелено твердым камнем и берега которой в отчетливых песчаной и каменистой линиях, река с чистой и устремленной вперед водой, а не подпертая масса с гуляющим уровнем гниющей жидкости, с хлябкими и подмытыми берегами».
При такой правде неспокойно жить. При такой правде нужны кремневость характера, сила, вера и убеждения. Без идеи, без убеждений, которые оправданы жизнью и поступками, такой правды не приобрести. Ее ниоткуда не получишь, не импортируешь. Она должна произрасти в душе, она так же принадлежит месту твоего рождения, как твой дом и твои родители.
У правды, короче говоря, есть родина.
А то получается, рассуждает Иван Петрович, что у нас «хороший человек» уже тот, «кто не делает зла, кто без спросу ни во что не вмешивается и ничему не мешает». Уже молчание стало доблестью, которая ценится как самое высокое геройство. А о сопротивлении плохому нет и речи. «Не естественная склонность к добру стала мерилом хорошего человека, а избранное удобное положение между добром и злом, постоянная и уравновешенная температура души. «Хата с краю» с окнами на две стороны перебралась в центр».
Это падение высоты правды и правды поведения в условиях столкновения добра и зла точно ухвачено Распутиным. Так, на пожаре все смотрят, как дядя Миша Хампо один не дает архаровцам разграбить складские вещи. Этот поединок наблюдают жители Сосновки, как будто это не борьба не на жизнь, а на смерть (и кончается она смертью дяди Миши и его противника), а бой на кулачках в праздник.