Три типа торчат у него под лестницей и как бы специально поджидают его, чтоб придраться, пристать и — в случае, если он окажется непокорным (ответит непокорством на их оскорбления), — отправить его без размышления на тот свет. У них пустые глаза, потертые лица, все они подержанные и лежалые: один — как скисшая ягода, другой — как подвяленный судачок, третий — просто громила с обмякшими мускулами. И смотрит этот судачок на Сошнина с «рыбьим прикусом губ», возбуждаясь от «предчувствия крови».
За что они так злы на него, за что ненавидят? Ни за что. Просто он проходил мимо, а у них дурное настроение. Просто, как говорит в романе другой бандит, им «харя» его не понравилась.
«Откуда это в них? — задает себе вопрос Сошнин. — Откуда? Ведь все трое... из трудовых семей. Все трое ходили в садик и пели: «С голубого ручейка начинается река, ну, а дружба начинается с улыбки... » В школе: «Счастье — это радостный полет! Счастье — это дружеский привет...» В вузе или ПТУ: «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг... » Втроем на одного в общем-то в добром, в древнем, никогда не знавшем войн и набегов русском городе... »
Вейск отстоит далеко от столицы. В Вейске есть льнокомбинат — значит, в области сеют лен. Вейск окружен лесами — здесь добывают древесину. «Гнилой угол России», — говорит Астафьев о месте действия романа. Но муки, которыми мучается лейтенант милиции Сошнин, не вейские муки, не областные и районные муки, это переживания, которые захватывают в свой круг все наши проблемы.
Речь идет о падении нравственного уровня в народе, о камне, который давит народную душу и пригибает к земле, который тяготит великую нацию, на которой, как на плечах Атланта, держится мир.
Нелегкая ноша, и не поднять ее, кажется, в одном романе, тем более в детективе. Но детектив Астафьева — «печальный» детектив. Печаль эта относится не только к облику главного героя, но и к существу идей, из тайников которых этот герой, не имея философского опыта, хотел бы выйти на свет.
О свете, о просвете, который ищет герой Астафьева, и идет речь в первом отрывке, который нам хотелось бы привести. Этот отрывок — кусок пейзажа, а в пейзаже яснее всего виден Астафьев, хотя пейзаж мутный, пейзаж размытый водою от растаявшего снега, пейзаж плачущий, скорбный. Вот он: «Леонид втянул голову в плечи и шагнул под бесшумную наволочь, словно в провальную пустыню...
Он шел по родному городу, из-под козырька мокрой наскепки, как приучила служба, привычно отмечал, что... стояло, шло, ехало. Ехало мало, а много стояло, шло настороженно... сверху лило, хлюпало всюду, текло, вода бежала не ручьями, не речками, как-то бесцветно, сплошно, плоско, неорганизованно: лежала, кружилась, переливалась из лужи в лужу, из щели в щель. Всюду обнажился прикрытый было мусор: бумага, окурки, раскисшие коробки, трепыхающийся на ветру целлофан. На черных липах, на серых тополях лепились вороны и галки, их шевелило, иную птицу роняло ветром, и она тут же слепо и тяжело цеплялась за ветку, сонно, со старческим ворчаньем мостилась на нее и, словно подавившись косточкой, клекнув, смолкала.