Утром я был в "Романовке". Это клуб на Малой Бронной, где впоследствии располагался Театр сатиры. "Эрмитаж" в лице купца Щукина сдавал свое помещение Художественному театру только на зимний сезон. Для экзаменов там была отведена большая комната с временно устроенной эстрадой. Перед ней растянулся длинный стол, накрытый зеленым сукном, с комиссией человек в пятнадцать. Все остальное пространство вместе с эстрадой было заполнено алчущими славы и трепещущими перед бесславием. Всех интересовал вопрос: почему открываемая театральная школа будет бесплатной? По слухам, оказалось, что ученики этой школы будут платить трудом за правоучение, исполняя обязанности статистов.
Для училища требовалось тридцать человек. Желающих учиться оказалось четыреста. Я поместился в толпе, сидящей на эстраде, и рассматривал членов комиссии. Бывалые люди объясняли мне: в середине стола Немирович-Данченко. Остальные - актеры Художественного театра Лужский, Тихомиров, старичок с бородкой - Артем, молодой человек - Москвин, седая дама в черном - Раевская.
Воздух от жары, духоты и нервного напряжения достиг степени кипения. Определение талантов происходит быстро. Немирович произносит фамилию, ее носитель или носительница появляется на эстраде, хватается за одинокий стул и, находясь от волнения почти в бредовом состоянии, читает с перевыполнением своих возможностей. Длина читаемого материала зависит всецело от Немировича-Данченко: на каком месте он скажет "благодарю вас", на том и крышка.
Меня поразило однообразие репертуара. Девушки, которым казалось, что они интересны и молоды, непременно читали: "Был май! Веселый месяц май!" Более сложные натуры - мальчики с уклоном в углубление психологии, играли "Сумасшедшего" Апухтина: "Садитесь! Я вам рад... Я королем был избран всенародно..." Добродушные абитуриенты обоего пола с помощью Вайнберга занимались лирикой: "Развернулось предо мною бесконечной пеленою, старый друг мой, море!"
Мне из читавших пока никто особенно не понравился. Я беспристрастно сравнивал их возможности со своими и объективно отдавал своим предпочтение. Вдруг я услышал свою фамилию и волнения, которого так боялся, не ощутил. Я заметил, что моя усталость доходила до безразличия.
"Что прочитаете?"
Я многообещающе взглянул на Немировича - не подведу, мол - и подчеркнуто скромно произнес: "Лжеца".
"Пожалуйста",- доброжелательно сказал Владимир Иванович.
Я начал. Вера в себя, доходящая до восторга, захватила меня и понесла. Похоже было на то, что я будто бы выпал из окошка первого этажа и, не подчиняясь законам тяготения, падал все выше и все быстрее. Немирович-Данченко, захваченный моим искусством, сказал: "Благодарю вас". Сказал вовремя, когда я закончил.