Их дешевые акриловые куртки, щеки в красных пятнах, неподвижные глаза, которые переполняет зависть. Наверное, они его ненавидят. Это дети войны, судя по их возрасту. Их матери умирают от рака, а безработные отцы спиваются. Они коренасты, грубо играют, бьют моего сына по худым голеням.
Всех не пожалеешь… Мне не нравятся эти мальчишки, не нравятся их потные лица, сделанные как будто из низкосортного материала… из каких-то пыльных отходов.
Мой сын не такой, он вырос в другом мире. Руки прочь от него, отребье, грязные свиньи!
С этого холма стреляли снайперы, издевались над жертвами, простреливая руку, ногу… Некоторые целились в яички, в женскую грудь — убить всегда успеется, времени предостаточно, вот они и развлекались.
«Это как в кроликов стрелять…» — говорил в интервью один из них. Он не чувствовал за собой вины, даже не понимал, откуда такой интерес к его персоне. При этом он не был сумасшедшим, или садистом, или кем-то еще. Просто у него пропало ощущение ценности жизни.
Жалость умирает с первым убитым тобой человеком…
Тот снайпер тоже умер, потому и улыбался.
На обратном пути звоню Джулиано. Иду, прижав к уху мобильный телефон, закрыв другое ухо рукой, — здесь оживленное движение, на улице очень шумно.
— Привет, любимый.
— Привет, любимая.
Прошу его поменять билеты на обратный рейс, мы хотим вернуться раньше. Он говорит, что попробует.
— Разве вы не хотели поехать на море?
— Погода плохая, еда скверная, Пьетро жалуется.
Неубедительные доводы, мелкие, как страх в моем сердце.
Джулиано это чувствует, повисает пауза.
— Джулиано?
— Я здесь.
«Подожди…» — думает он, я знаю; я вижу его лицо, его глаза, слегка прищуренные, знаю, какое выражение лица бывает у него, когда он думает обо мне.
— Где ты сейчас?
— На улице.
— Что там… что ты видишь перед собой?
Не понимаю, о чем это он.
— Дорога грязная, много машин, витрина с сотовыми телефонами, булочная… памятная доска с именами погибших…
— Не спеши уезжать, не убегай.
Прощаемся с Гойко на пороге гостиницы, смотрю куда-то в сторону. Он чувствует мою отстраненность, закрытость.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Какие планы на завтра?
— Поспим немного.
Поворачиваюсь и чувствую, как в спину впивается его властный, пронзительный взгляд.
Пьетро жадно пьет воду прямо из пластиковой бутылки. Переводит дух. Мы включаем телевизор, он хорошо ловит только один канал, немецкий. Идет игра, мы видели ее и в Италии — так называемая форматная программа, подходит для любой страны — те же кнопки, те же шкатулки с деньгами.
Мы лежим на кровати, без всякого интереса смотрим на этот светящийся квадрат, в котором двигаются и смеются какие-то люди, мелькают бутафорские монеты — большие и блестящие, словно из сундука пирата.