Это кричит один из ребятишек. Теперь плачет навзрыд. Я слышу ласковый голос матери. Совокупление прекратилось, пузатому немцу пришлось извлечь свое орудие. Она встала с постели, чтобы успокоить ребенка своим горячим и влажным, словно у коровы, дыханием.
Значит, вот каково заниматься любовью, когда рядом спят дети. Наспех, скомкав вожделение, спешить к малышу, склониться над ним, утешая его, прогоняя его страхи. Эта немка — хорошая мать, я слышу, как она поет колыбельную. Она молода, но некрасива, выглядит гораздо старше своих лет. В ней нет ровным счетом ничего привлекательного, но ребенок любит ее, для него мать — щит из плоти, крепость любви. Для своего малыша она — прекраснейшая из женщин, он зарывается носом в тяжелый запах ее волос, ее пота — запах знакомого тела, запах материнского лона.
Светает, я стою на балконе. Сон как рукой сняло. Небо густого кобальтового цвета, воздух неподвижен и свеж.
Откуда во мне столько ненависти? Так отчетливо, так явно возникло это чувство к плачущему ребенку, к незнакомой женщине. Но главное — к себе самой, что меня утешило.
Диего взял за завтраком пончики в меду, к которым пристрастился.
— Я не хочу на море, — сказала я.
Середина отпуска — это всегда кризис, ненасытность первых дней сменяется утомлением. Диего с улыбкой ответил, что тоже немного устал и с удовольствием составит мне компанию.
— Ночью плакал соседский ребенок, я не могла уснуть.
— Давай поменяем номер.
— Да… давай.
В коридоре встречаю немку, при виде меня она краснеет, — может, ей неловко, она догадывается, что я все слышала. Спрашиваю ее на английском:
— Что случилось, отчего ребенок так кричал ночью?
Объясняет, что купальник потерялся, поэтому дочка плакала. Она и на пляже рыдала, а ночью, во сне, должно быть, вспомнила о пропаже.
— Он старый был, но ей очень нравился…
Я думаю об этом купальнике, упавшем во двор, о дворнике, который его поднял и бросил в свой огромный мусорный мешок. Я хотела крикнуть ему, чтобы он оставил купальник, я знала, что он упал с соседнего балкона. Нo не сделала этого, желчь переполняла меня. Кажется, мне было даже приятно видеть, как дворник бросает в мусор эту выцветшую тряпочку.
По правде говоря, у нас троих были причины для грусти, поэтому мы и старались изо всех сил выглядеть веселыми. Природа, проникая в нас, возвращала нас к самим себе. Дни бежали своим чередом, морская вода лечила мое тело, соленый ветер восстанавливал силы. Я обгорела, меняла кожу, как змея. Диего теперь мало купался, говорил, что соленая вода разъедает глаза. Он предпочитал прибрежные скалы. Я плелась за ним, надев хорватскую кепку. Под палящим солнцем, босые, мы забирались на самые вершины. Я слышала дыхание Диего, смотрела, как ловко, по-звериному, он карабкается по камням. В расщелинах жили морские чайки, мы видели их гнезда. Внезапно они отрывались от земли, планировали вниз и летели прямо над морской гладью, высматривая добычу. Диего ловил объективом фотоаппарата тот самый миг, когда рыба появляется на поверхности воды, а птица погружает клюв, чтобы схватить добычу. Вздох моря — хищная птица, рискующая жизнью, бросает вызов чуждой стихии. Потом, в небе, серебристая вспышка… Жизнь птицы, смерть рыбы. Одно мгновение.