— Нет! — единственное слово, которое я могла сказать по-русски.
Доктор замер и как-то весь согнулся.
— Она нам не подходит. Извините.
Прямо посреди улицы, в глубокой кастрюле кипит, потрескивая, растительное масло. Сегодня суббота, базарный день. Девочка с косичками уплетает пышку темного цвета. Старушка под мокрым навесом продает разнокалиберные стопки и латунный подсвечник. За ночь похолодало. Трава на обочине побелела от инея. Ледяной ветер обдирает лицо. Еще одна бабуля стоит прямо под снегом, предлагает толстые вязаные носки, у другой на перевернутом ящике лежит свекла и старая резиновая игрушка, кролик. Торговля идет плохо, старушки неподвижны, как те сосульки, что свисают с крыш. Диего сегодня не фотографирует, просто покупает все подряд и, бросает в рюкзак. Достает из кармана карбованцы, которые совсем обесценились, отправляет бабушек домой, к печке.
Снова икра. Сегодня суббота. Певица взяла микрофон и ходит по залу, между столиками, пробирается к нам… может быть, она заметила, что я плачу. Она гладит меня по голове, садится за наш столик. Вблизи она кажется гораздо старше.
Диего хочет одного — вернуться в Италию; я настаиваю на том, чтобы остаться.
— Пожалуйста, еще один день…
По дороге я смотрю на женщин: вот заправщица на бензоколонке, вот маляр… Я впиваюсь в них глазами, задерживаю взгляд на теле, на животе… трусь мордой о то, чего нет у меня.
— Так не пойдет… — начинает Диего.
— Оставь меня в покое, — обрываю я его.
Оксана идет за нами, из воротника синего пальто торчит белая точеная шея.
— А ты бы могла это сделать? — спрашиваю я ее.
Оксана не отвечает… Делает вид, что не поняла вопроса.
Диего крепко, до боли, сжимает мне запястье.
Доктор продолжает поиски, он назначил еще одну встречу. Диего странно выглядит сегодня, лицо у него какое-то перекошенное. Он спал, отодвинувшись от меня, на этой белой простыне, натянутой, как смирительная рубашка.
Женщина сидит на том же стуле, на котором сидела Тереза. Она моложе, пышнее телом. Встает нам навстречу, и я отмечаю, что она выше ростом, чем Диего. Улыбается, обнажив совершенно целые зубы. Если от Терезы ничем не пахло, то от этой исходит сладкий, густой запах дешевых духов. В белой блузке, скрепленной на груди брошью, и в темной юбке она напоминает школьницу-переростка. Скорее всего, нарядилась специально для встречи и сейчас хочет понаблюдать за нашей реакцией — живые глаза так и стреляют по сторонам. Кожа у нее, кажется, в порядке. Обесцвеченные волосы темнеют у корней. Лицо какое-то странное, как у клоуна без грима. Я не сразу заметила, что вместо бровей у нее лишь выступающие надбровные дуги, и от этого она напоминает незаконченную картину.