— Сдаюсь.
Девушка морщит вздернутый носик, спрашивает с серьезным видом:
— What?
Пьетро не знает, как сказать по-английски «я сдаюсь».
Говорит:
— Sorry.
Пунцовая от смущения девушка приносит чистую пепельницу.
— You are great, — говорит она тихо, проходя мимо Пьетро.
Пьетро кашляет, смотрит на меня:
— Что она сказала, ма?
— Ты же слышал, он сказала, что ты great, классный.
— Правда?
Он приосанился, смотрит вслед удаляющейся барышне, наконец-то снимает с головы этот мешок, ерошит волосы.
— Она тебе нравится?
Резко поворачивается ко мне:
— С ума сошла? Она просто смешная. Мне нравятся итальянские девушки.
— Почему?
— Потому что я их понимаю.
Входит Гойко, останавливается в дверях, встряхивает головой, как лохматый пес. Как обычно, он без зонта — куртка потемнела от дождя. Ищет меня взглядом, подходит, весь мокрый, обдает теплой волной, приятным запахом мокрого сена, целует. Потом садится, закидывает ногу на ногу, просит принести ему кофе, закуривает. Он опоздал, потому что помогал развешивать работы в галерее, где будет проходить фотовыставка. У него отличное настроение, спрашивает, как мы спали, не хотим ли продолжить экскурсию по местам боев, — он привык, что все туристы приезжают за этим. Предлагает пойти на еврейское кладбище — оттуда стреляли снайперы — или побродить по центру до открытия выставки.
Пьетро говорит, что ему все равно. Потом добавляет, что лучше остаться в центре. Сегодня утром я допустила ужасную оплошность: во сне протянула руку к Пьетро и по ошибке назвала его Диего. Слишком бурно ворвался в эту ночь призрак генуэзского фотографа.
Пьетро отодвинулся подальше, сказал:
— Мама…
— Ага… — пробормотала я в полудреме.
— Как ты меня назвала?
— Не знаю… а как? — Я действительно не помнила. — Извини.
— Ты вообще, ма…
Он бросился в ванную, подальше от меня, от мучительных воспоминаний о прошлом. Когда он вернулся, я заметила, что он смотрит, нельзя ли разъединить кровати. Я сказала:
— Если хочешь, давай поменяем номер, попросим с двумя раздельными… я тоже не хочу спать рядом с тобой, ты все время ворочаешься.
А у самой на глазах слезы.
Дождь, но на улице много людей, особенно молодежи. По проспекту, который ведет к медресе, шагают группами студенты, изучающие ислам. За спиной у них большие рюкзаки — обычные студенты, как и в любом уголке земли. В гостинице мне дали кошмарный зонт — не выколоть бы кому-нибудь глаза! Я остановилась, чтобы купить зонт для Пьетро. Гойко зонт не нужен, только мешает. Говорю, что в определенном возрасте мокнуть под дождем вредно для костей, он ворчит, что в определенном возрасте все вредно, поэтому лучше об этом не думать. Беру его под руку: