В это время в сторожку зашел Пужай.
— Позвольте, господин Вассерман, несколько слов, понимаешь… Врут они, что красноармейцы или старшины. Простых не посылают по нескольку раз в тыл к немцам. Это Опенкин, он майор, а этот, с орденами, — капитан. — Им все равно умирать, думал Пужай, а немцам не хочется, чтобы пленные были рядовыми, и потому решил «присвоить» им звания повыше. — Фамилию знать не могу точно — у них все под секретом. Но когда-то называли его дружки Артуром… Так что бросьте прикидываться бедными, понимаешь. Рядовым в вашей армии таких орденов не дают. Вот так, понимаешь.
— Один майор, второй капитан? Оба чекисты? Оба партизаны, то есть бандиты? Почему раньше не сказали? — окрысился Вассерман на Пужая.
— Помилуй бог! Я думал, что они сами, понимаешь, признаются…
— Ваша настоящая фамилия? Скажите все, что знаете о генерале Шаблии, о партизанском штабе. Скажи, капитан, это майор Опенкин? — показал Вассерман рукой на замученного командира.
Рубен не сводил взгляда с друга — искорки в его светлых глазах медленно гасли. У Артура потекли слезы.
— Чекист плачет! Вот это сюжет! Композиция, в которую не поверит рейхсфюрер СС! — весело выкрикнул штурмбаннфюрер.
— Теперь все равно, фашист! Да, плачу! Человек, которого считаете Героем Советского Союза, умер.
— Что? Перестарался, идиот! Ах ты ж сволочь! Нечего было дуть ром! — разбушевался Вассерман.
— Одним меньше… — попробовал оправдаться вахтман и оскалился на Рубена: — А ну ложись на лавку! Шнель!
Вассерман отстранил надзирателя рукой:
— Хотя бы этот мне нужен живым!
Через окно сторожки был виден клочок чистого неба, отражавшегося в озерке крови, в застывших глазах командира.
Сталинград — вулкан. В Сталинграде — непрерывный гром.
В августовском небе роятся армады «юнкерсов», «хейнкелей», «мессершмиттов». С исступленным ревом и воем пикируют они на растерзанный город, и тысячи бомб летят на заводские корпуса и жилые кварталы, на площади и скверы, на Волгу, заполненную большими и малыми судами с ранеными, беженцами, войсками, техникой, провиантом.
За два месяца на Сталинград не пролилось ни капли дождя, и все вспыхивало порохом, город слился в один сплошной гигантский пожар. Горела даже Волга — это из разбомбленных хранилищ растекалась по воде пылающая нефть. Столбы огня и дыма смерчами подпирали небо, поглотили солнце. Монотонно, не затихая, тататакали зенитки.
Таким увидели Сталинград, добравшись до берега, работники штаба Шаблия. В пути генерал Шаблий старался держаться поблизости от автофургона с рацией. Ведь из этой радиорубки на колесах была переброшена в неприятельский тыл единственная ниточка связи с партизанскими десантами, с отрядами, посланными за линию фронта накануне и во время наступления советских войск на Харьковском и Изюмском направлениях.