Шаги приближаются к столу, останавливаются. Скрипит столешница – кто-то на нее уселся. По другую сторону стола вразнобой стучат пятки.
– Чего ты ждешь? – спрашивает голос – голос Эллен. – Приглашения?
– Разве ты не знаешь, что терпение – добродетель? – смеется в ответ дядя Джимми.
– На хрен твою добродетель! И вообще я была терпелива.
– Это ты называешь терпением? Да ты ж слюни пускаешь!
– Грубо. И неправда.
– Я создал монстра, – говорит он в стиле Бориса Карлова.
Стук пяток становится интенсивнее.
– Дядя Джимми!
Молчание. И вдруг – запах горящей травки. Потом слышен глубокий вдох и слова:
– Вот оно, детка.
– Хорош косячок.
Какое-то время разговоров не слышно, только глубокие вдохи и выдохи, когда ходит из рук в руки косяк. Джек и Джилли жмут друг другу руки в отчаянных попытках не захихикать. Это бесценная находка – скрытая информация, которой они смогут мучить чудовище Элленштейн, и самое приятное, что ей за миллион лет не догадаться, откуда они знают. Она осатанеет от злости. Надо только дождаться, пока Эллен и дядя Джимми докурят и уйдут обратно в зал.
– Эй, что это ты делаешь… с ума сошла?
– Нет, просто жарко.
– Надень немедленно! Сюда могут войти.
– А мне плевать, пусть входят.
– О Господи, что в тебя вступило?
– Пока еще ничего.
– Прав я был, я создал монстра.
– Не знаю, в чем тут дело – шторм, эта школа…
– Пиво. Эллен, ты пьяна.
– И что?
– Ты свихнулась. Мы же договорились: делаем это только дома, когда никого нет. Забыла?
– Я здесь никого не вижу, а ты? Эй! Выходите! Кто не спрятался, я не виноват! – Она смеется. – И вообще ты первый начал.
– Что-то мне помнится иначе!
– Да нет, глупый, я про этот раз. Когда полез щит смотреть под домом. Да брось, дядя Джимми! Заканчивай, чего начал. Ты же сам хочешь.
– Слишком рискованно. И у меня с собой ничего нет.
– У меня есть, – Она опять смеется. – Видишь, я обо всем позаботилась.
– Боже мой… – Голос у него изменился, что-то из него ушло – авторитет, должно быть, или контроль над ситуацией. – Только надо будет быстро.
– Ну, не слишком быстро…
Стол скрипит – это Эллен изменила положение. Джеку уже не надо подавлять хихиканье: веселья как не бывало, как и других чувств, задутых, словно пламя свечи порывом ветра. Он знает, что Джилли сжимает его руку, но скорее осознает рассудком, чем чувствует – как факт, существующий независимо от знания о нем, вроде как биение сердца, работа легких, сила тяжести, которая не дает улететь кувырком с планеты. Тело онемело, словно от новокаина. Стол потрескивает – и снова потрескивает в ритме, перемежаемом другими звуками: тихими животными стонами, произнесенными без дыхания словами, все это приближается к кульминации столь же очевидной, сколь непостижимой. Движения проходят через дерево и входят в Джека, как будто он тоже движется, и это как-то не удивляет – все еще держится странное ощущение дежа-вю, будто это то, что он прочел в одной из тех книг, которые они с Джилли так тщательно прорабатывали. Какие-то моменты поведения между дядей Джимми и Эллен, которые он раньше будто и не замечал – переглядки, прерванные разговоры, локти, колени, случайно соприкасающиеся руки, когда они сидели или стояли, – все это всплывает в памяти, и значение их настолько ясно, что он не может понять, как не догадывался до сих пор, с самого приезда дяди Джимми. «А до того сколько? – думает он. – Еще прошлым летом?»