На небе сияло солнце, но особого удовольствия от хорошей погоды, как и от своей победы, я не испытывал. Настроение было испорчено предстоящей казнью. В отличие от собравшихся здесь людей, сцена казни абсолютно не вызывала в моей душе ощущение праздника. Хотя казни в эту эпоху были своего рода спектаклями, с понятным для всех нравоучением: «будешь убивать, грабить или предавать – с тобой случиться то же самое». К тому же муки и страдания преступника в какой-то мере возвышали в своих глазах бедный люд, придавленный нищетой, бесправным положением и налогами.
Суть предстоящей процедуры была проста: преступник с петлей на шее, закрепленной другим концом за зубец замка, сбрасывался с крепостной стены, которая выступала в роли своеобразного эшафота. Предателей, со связанными сзади руками, сначала выстроили в ряд, а затем поставили на колени. Весь простой народ – старики, женщины и солдаты, сейчас теснились толпой на крепостной стене по левую сторону от преступников, в то время как правая сторона была предоставлена благородной части населения замка. Отдельно стояла графиня в окружении служанок и камеристки. Недалеко от них, с несколько потерянным видом, стоял ее возлюбленный. Чуть дальше находился я, со своими телохранителями и офицерами.
На лицах зрителей был написан живейший интерес к происходящему. Некоторые из солдат с нездоровым любопытством вглядывались в лица смертников, хотя знали этих людей не один месяц. Если с нашей стороны слышались, время от времени, отдельные реплики, то солдаты и челядь, сбившись в толпу, говорили громко, иные грубо шутили, не стесняясь и не боясь задеть чувства осужденных. Но как только палач закончил надевать петли на шеи обреченным на смерть и отошел в сторону, чтобы освободить место лучнику, взявшему на себя обязанности священника, наступила тишина. Парня выбрали на эту роль из-за того, что он когда-то был служкой в деревенской церкви. С торжественным выражением лица тот стал медленно обходить одного смертника за другим, читая короткую молитву о спасении души, а заканчивал фразой по-латыни, видно оставшейся в его памяти с того времени:
– Мир вам, дети мои! Аминь! – после чего давал целовать серебряное распятие, взятое им на время из замковой часовни.
Большая часть осужденных в ожидании смерти, настолько измучила себя мыслями о казни, что сейчас находилась в прострации, походя на бездушных кукол. Ко всему, происходившему вокруг них, они обнаруживали очень слабый интерес, захваченные всепоглощающей мыслью о смерти. Зато два из пяти итальянцев впали в другую крайность. Они громко и истово молились, прервавшись только для того чтобы с особой страстью облобызать распятие, после чего один продолжил свои молитвы, а другой же во всеуслышание стал просить господа Бога простить все его прегрешения. Еще один итальянец выделился из своих соотечественников тем, что не стал целовать крест, а вместо этого вскинул голову и, глядя мне прямо в глаза, крикнул: