Часто навещали нас на аэродроме журналисты, художники, писатели. Они бывали с нами в холодной землянке, когда мы готовились к очередному вылету, грели озябшие руки у железной печки, что-то записывали в своих блокнотах, провожали нас к машинам и ждали на старте возвращения экипажей с задания, молча смотрели, как выносили из самолетов раненого члена экипажа и провожали взглядом санитарную машину, в которой медсестра Лена увозила окровавленного нашего товарища в лазарет… Вот и сегодня я встретил на старте поэта Сергея Владимировича Михалкова. Он, как и все мы, переживал за сбитый наш экипаж, все смотрел на запад: не появится ли вдруг над лесом самолет Василия Шатрова? Позже в занесенной снегом землянке он прочитал нам свою только что написанную небольшую поэму «Возвращение». От волнения голос его чуточку дрожал и временами прерывался.
«Она звалась брусникой, но не зрела,
На солнечной поляне не росла,
Ни запаха, ни вкуса не имела,
И никогда съедобной не была.
Она была размещена в подвале,
К ней по кустам тянулись провода,
Ее через „ракету“ вызывали,
И занята она была всегда.
Но летчик-штурмовик Шатров Василий
Не удивлялся в жизни ничему,
Он попросил — его соединили:
— „Брусника“ слушает, — ответили ему.
— Кто говорит?
— Орлов у аппарата.
— Докладывает капитан Шатров.
— Как жив Шатров?
— Заштопан и залатан,
Из госпиталя выписан. Здоров!..»
Наши боевые будни, дни и ночи все еще оставались тяжелыми, предельно напряженными. Но уже чувствовалась близость больших перемен. Двадцать две фашистские дивизии в районе Сталинграда оказались в железном кольце окружения. Вчитываясь в лаконичные сводки жестоких сражений, мы с радостью убеждались, как неумолимо сжимается кольцо. Это вдохновляло, возбуждало нас, рождало жажду еще чаще, как можно больше летать и громить фашистских оккупантов. Экипаж «Голубой двойки» выполнил уже сто сорок четыре ночных боевых вылета, но этого нам теперь казалось мало. Мы сбросили на врага свыше двух с половиной сот тонн бомб, сожгли на немецких аэродромах больше шестидесяти самолетов, уничтожили более ста танков и автомашин, семнадцать эшелонов и несколько складов с боеприпасами и горючим, мы безжалостно мстили за погибших боевых друзей, за командира нашей «Голубой двойки» капитана Гастелло. Но удовлетворяться сделанным, пока гитлеровские банды оставались на нашей земле, было нелепо и немыслимо; хотелось летать и летать, бить и бить врага. А летать мне в декабре, когда командир эскадрильи Павел Иванович Родионов уехал учиться в академию и вместо него назначили меня, удавалось, к сожалению, немного. Сколько ни обращался я по этому поводу к командиру, дивизии полковнику Димитриеву, он напоминал мне по телефону каждый раз примерно об одном и том же: