Федя Локтионов почти не принимал участия в разговоре. Что-то он был сегодня пасмурным, неразговорчивым, даже меня избегал, чего раньше никогда не бывало с ним. Наконец, я не выдержал, напрямую спросил, что у него стряслось: «Говори, самому же легче станет». И Федя разоткровенничался.
— Знаешь, как тяжело на душе. Летаешь каждую ночь, бомбишь немцев под ураганным огнем зениток. Сколько уже уничтожено танков, самолетов, орудий и самих поганых фрицев. А они все прут и прут, бои уже идут под Калининым. А там рядом Клин, да и Москва. И как же после всего этого смотреть нам людям в глаза? Я ведь летчик, Федя, летчик, понимаешь?! Мирные жители надеялись на нас, помнишь, как поется в кинофильме «Истребители»: «Любимый город может спать спокойно и видеть сны, и зеленеть среди весны». Какой уж тут сон… Когда мы сегодня взлетали со Змиевской площадки, это получилось неожиданно для беженцев, которые двигались по шоссе у аэродрома. И вот мы выруливаем, взлетаем из-за леса с ревущими моторами, проносимся совсем низко над дорогой — а люди врассыпную. Бегут с детьми, с узелками, падают в канавы. Представляешь, сколько в этой толпе горя и слез, как напуганы люди самолетами, если и своего боятся. Вот мы прилетели сюда, а что там сейчас делается, на шоссе?.. Знаешь, Федот, мне даже хочется самому себе причинить боль, может, хоть тогда на душе полегчает. Сознаюсь тебе: иногда я лечу над целью и как будто совсем не замечаю прожекторов, огня зениток. Снаряды рвутся возле моего корабля, а мне совсем как-то безразлично…
Что я мог ему ответить, моему лучшему другу? Конечно, я согласен с ним, у меня самого на сердце кошки скребут. Но ведь одними разговорами делу не поможешь, надо с еще большей яростью громить врага, не жалеть для него бомб. О многом мы переговорили в тот вечер. О том, что — да, рисковать надо, в нашем деле без этого нельзя. Но рисковать расчетливо, с умом, иначе это будет не героизм, а мальчишество, бахвальство. И тебя собьют, как куропатку. Подставлять свой корабль каждому дурацкому снаряду — дело не хитрое. А вот выполнить задание, уничтожить врага, а самому, как говорится, выйти сухим из воды — это уже искусство. Мы не имеем права погибать бесцельно, мы должны победить. А вообще, конечно, прав Федя. Обидно: немец под Москвой. Правда, как говорил в свое время Кутузов: «Москва еще не Россия». И потом, мы ведь не знаем, какой «сюрпризик» врагам готовят там, в Генеральном штабе. А хотелось верить, что наверняка готовят.
Наутро мы перелетели на другую, более безопасную площадку в Бережи. Наши экипажи так и остались в распоряжении командующего Северо-Западным фронтом. Впоследствии на базе нашего отряда была организована отдельная эскадрилья тяжелых бомбардировщиков-ночников. Командиром эскадрильи назначили капитана Родионова, его заместителем — Николая Ивановича Сушина, который все еще находился в госпитале, нас с Федей Локтионовым — командирами отрядов. Правда, мы, как говорится, были пока генералами без войск: сами вылетали каждую ночь на задание, сами были над собой командирами. Но вскоре из высшей школы лётчиков к нам прислали два экипажа — старшего лейтенанта Большакова и лейтенанта Белова. Прибытия остальных экипажей ожидали со дня на день.