Свободного времени не хватало нам и вечерами. Его поглощали самостоятельные занятия, подготовка к зачетам, общественная работа. Часто забегал в общежитие комсорг эскадрильи, стрелок-моторист Боровко, заводил беседы на разные темы, записывал в кружки художественной самодеятельности. Молодые летчики охотно пели в хоре — там были девушки. Заглядывал к нам и секретарь партийной организации эскадрильи, борттехник Колесников, прекрасный специалист, прямой и открытый человек. По тревоге он обычно первым подготавливал свою машину к полету и первым запускал моторы. Комиссар эскадрильи Лебедев не чаял в нем души. Сам же Лебедев, как и Новиков, был маленького роста. Когда они, командир и комиссар, шли вместе, мы издали узнавали их по росту и разбегались по классам, чтобы лишний раз не попадаться «на глаза начальству» и не выслушивать, стоя навытяжку, очередное нравоучение о нормах поведения молодого летчика. Но если все-таки кто-нибудь из нас ненароком попадался, то уж командир и комиссар не отпускали его до тех пор, пока по очереди не прочтут целую «лекцию». Комиссар Лебедев при этом часто обращался к «слушателю» со словами: «Ну вот, голуба моя». У командира эскадрильи Новикова была другая любимая поговорка, к которой он прибегал очень часто: «Фигурально выражаясь». За глаза летчики так и звали их: «Голуба моя» и «Фигурально выражаясь». Но мы уважали их: оба они были хорошими пилотами и справедливыми командирами.
Комиссар однажды поймал нас, как говорится, с поличным. Случилось это неожиданно. День был нелетный. В такие дни теперь мало кто следил за нашим временем. После построения мы обычно часа два тренировались в радиоклассе по «морзянке» и возвращались в общежитие. Там каждый занимался своим делом. Не помню, по какому случаю это было задумано, но летчики Савин и Николаев решили в этот день преподнести нам сюрприз. Они вернулись в общежитие раньше и, наполнив графин водкой, к нашему возвращению выставили его на стол. И тут вдруг, за нами же следом, зашел комиссар. Графин со стаканом так и остались на столе, за который как раз и сел Лебедев. Немного посидев и поговорив с нами, он перед уходом, к ужасу всех, вдруг налил из графина целый стакан. Мы молча наблюдали, что же будет дальше. «Голуба моя» выпил полный стакан нашей «воды». Но даже не поморщился. Повернулся и, не сказав ни слова, направился к выходу… Никто теперь не сомневался, что завтра на построении нас постигнет «великий разнос» с соответствующими «оргвыводами». Но, к нашему удивлению, ни завтра, ни послезавтра никаких разговоров об этом не было. А «оргвыводы» все-таки были: более строже стал наш распорядок дня, усилился контроль за нашими занятиями.