— Скажите, с момента исчезновения вашего сына вы не были у волжской купчихи и ее дочки?
— Нет-с. Что мне у них делать?..
— У них есть какое-нибудь торговое дело?
— И не одно. И мануфактурное, и железное, и рыбное.
— Отлично. Так как мне хотелось бы повидать бывшую полуневесту вашего сына, то мы сейчас устроим вот что: вы меня отвезете к Обольяниновым и представите им как крупного петербургского промышленника. Доктора мы можем выдать за моего управляющего-доверенного.
—Слушаю-с, ваше превосходительство! — живо ответил Вахрушинский.
КОЛЕНКОРОВЫЙ ПЛАТОК
— Это их собственный дом? — спро-сил Путилин, когда мы остано-вились перед отличным камен-ным особняком близ церкви Иоанна Предтечи.
— Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.
Дверь нам открыла женщина, довольно старая, понурого вида, одетая во все черное.
— Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?
— Дома-с... — ответила черная женщина. — Пожалуйте.
— Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками об деле поговорить.
Мы быстро разделись и вошли в залу.
Тут не было той кричащей роскоши, что у Вахрушинского, но, однако, и тут все было очень богато.
Не успели мы присесть, как дверь из соседней комнаты распахнулась и вошла девушка.
Очевидно, она не ожидала нас встретить здесь, потому что громко вскрикнула от удивления и испуга.
Одета она была довольно странно и необыкновенно. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сарафан-летник облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драгоценных камней. Руки были все в кольцах. На голове — простой коленкоровый белый платок, низко опущенный на лоб.
Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.
— Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажись, вас напугали? — направился к ней Вахрушинский. — Нешто Анфисушка не предупредила? Мы — к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незваных гостей.
Путилин, назвав себя и меня вымышленными купеческими фамилиями, низко и почтительно поклонился красавице в сарафане.
— Очень приятно, — раздался ее певучий, несколько вздрагивающий голос.
Она была еще в сильном замешательстве.
Путилин, удивительно ловко подражая купеческому говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудреватые фразы.
Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное — с ее белого коленкорового платка на голове.
— Эх-с, Аглая Тимофеевна, сейчас видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-кормилицы!