– Но где это мы? У кого?
– У моего бывшего больного. Какая ты стала пугливая!
– А где сам больной?
– Больной давно в Питере. У него мания преследования. Все время спасается и убегает. Сейчас это, правда, уже не болезнь…
– И он тебе сам дал ключи?
– Он знал, что мне тоже захочется спрятаться. Хотя бы на время, на день или два. И дал мне ключи.
– А если кто-нибудь видел, как мы вошли сюда?
– И что?
– Если сейчас кто-то откроет дверь?
– Я запер. Прошу тебя: ну, перестань!
– Но это так странно, что мы в чужом доме…
– Я всегда говорил тебе, – Александр Сергеевич притянул Таню к себе и губами прижался к ее виску, – что вся наша жизнь будет странной. Ведь я говорил тебе.
Таня закрыла глаза.
– Но я тебя очень люблю…
– И я тебя очень люблю, – отозвался он, расстегивая пуговицы на ее спине. – А ты в новом платье…
– Не в новом, а в Динкином, – прошептала она. – У Динки их много. И мы с тобой – два сумасшедших. Вот кто мы…
Когда он наконец оторвался от нее, уже наступил вечер, и молодая желтовато-розовая луна казалась фарфоровой, ненастоящей и низко висела над деревом.
– Господи, Господи! – бормотала Таня, торопливо одеваясь, пока Александр Сергеевич продолжал лежать на широкой чужой кровати, застеленной старым чужим одеялом. – А как я домой доберусь? И что я скажу?
– Тебе разве плохо сейчас? – спросил он.
Она тихо легла рядом в наполовину застегнутом, измятом платье и прижалась к нему.
– Я часто думаю, что я виновата перед всеми, что надо кому-то сказать, объяснить… И главное: врать очень трудно…
Веденяпин приподнялся на локте и свободной рукой оттянул назад ее волосы.
– Послушай меня, – медленным и слегка поучительным тоном, который всегда вызывал в ней протест, заговорил он. – Тебе все кажется, что мы по-прежнему там, где мы были, когда познакомились с тобой и сблизились друг с другом. А там – все другое, и, главное, этого там больше нет. Ты слышишь меня?
Она хотела возразить ему, но он не позволил:
– Я прошу, чтобы ты выросла, наконец! – В голосе его прозвучало раздражение, и Таня, уже слегка обиженная этим тоном, насторожилась. – Я сам долго не мог поверить в то, что все стало другим и с каждой минутой все только чуднее и все непонятнее. Что-то, наверное, произошло в самой глубине жизни… Но это мне трудно тебе объяснить…
– Нет, кажется, я понимаю…
– Понять это трудно, но можно почувствовать. Как можно понять умом то, что сейчас происходит? Тогда нужно сразу лишиться рассудка… Ты знаешь стихи? «Не дай мне Бог сойти с ума! Нет, лучше посох и сума…» А дальше не помню. Но это не важно…
Таня вдруг подумала, что самое странное – это именно стихи, который он пытается вспомнить, лежа рядом с нею на чужой кровати и глядя в окно на чужие деревья.