Или... всё-таки был?
«Ступай, ищи своего... Лисьего короля».
«А зачем он тебе, девка, а, идёшь ты пляшешь?»
Взгляд травника. Улыбка.
«Может быть, из-за тебя?»
Люди вокруг порою видят тебя лучше, чем ты сама: когда ты — чистая вода, саму себя не увидать. Быть может, так оно и нужно было, чтоб она пришла к нему?
Что это было? И зачем? Ещё недавно Ялка думала, что всё прошло, что мир вокруг, и люди в нём, да и она сама ей больше не нужны, да и неинтересны; и что она им тоже не нужна. И это щемящее томление, знакомое одним влюблённым, да ещё, наверное, поэтам, никогда в ней не проснётся.
Она ошиблась. Это чувство было в ней. Оно не умерло, а просто ожидало, тихо тлело в тайниках её души, задавленное грузом боли, безразличия и грусти. И когда подуло свежим ветром, и просохли старые тяжёлые дрова, оно прожгло, пробило себе путь наружу, вырвалось и теперь заполняло пустоту внутри неё, заполняло жарко, почти до ожога, как горячий воск заполняет подставленную ладонь. Она не знала, правильно ли это, и не желала знать. Ей снова вдруг неимоверно захотелось жить, если не ради себя и не ради него, то хотя бы — ради этого неведомого чувства, которое теперь проснулось в ней и разбило корку льда в её душе. И в то же время ей было страшно сделать первый шаг. Она вспомнила взгляд ведуна на поляне и вспыхнула, как то полено в очаге. Ялку бросало то в холод, то в жар, дыхание сбивалось, ей было сладостно и больно, она была сейчас как в лихорадке. Еще немного, и ей сделалось по-настоящему плохо. В голове стучали молоточки. Всё, что было до того, забылось. Едва соображая, что делает, она встала, закуталась в шаль, неслышно подошла к кровати травника и там остановилась, не зная, что делать теперь.
Одно безумно долгое мгновение не происходило ничего. Потом Жуга вдруг повернулся и открыл глаза. Ялка вздрогнула, потупилась. Услышала негромкий вздох и шорох одеял. Когда она нашла в себе силы вновь поднять глаза на травника, тот уже сидел.
— Этого я и боялся, — глядя в камин, проговорил негромко он. Перевёл взгляд на девушку и вновь вздохнул.
Ялка продолжала стоять и молчать.
— Ну что же, — сказал он, — садись.
Она села. Посмотрела на него и заморгала, сдерживая слезы и слова. Отвела глаза.
Потом вдруг молча бросилась травнику на грудь, уткнулась лицом туда, где крестиком с кольцом был выжжен старый шрам, вся сжалась так, и замерла, вздрагивая. Почувствовала, как тот напрягся и расслабился, погладил её по волосам и мягко, но решительно отстранил от себя.
— Не надо, Кукушка, — сказал он. — Не надо.
Она не знала, что ответить, как сказать ему, как ей облечь в слова всё то, что было на душе. Наверное, говорить не надо было вовсе, да и естество само подсказывало ей, что надо делать, но она не решалась, не могла, боялась сделать этот шаг, разрушить стену, разделявшую её и мир вокруг, который схлопнулся до одного человека.