Казанцев подождал, кивнул солдатам.
— Идите во вторую роту. Комиссара с собой…
Обвальный грохот над степью не прекращался. Война усталости не чувствовала. Казанцев слушал эту набрякшую гулом степь, такое же небо над нею и прижимал телефонную трубку к уху.
А танки немцев шли и шли. Какие успели уже догореть — чадили, какие только начинали гореть. По танкам била артиллерия. Появилась даже авиация. Но остановить это движение, видимо, ничто уже не могло. Казанцев несколько раз оглядывался назад, туда, где у него стояли минометная рота и батарея, но за дымом и пылью ничего не видел. В начале боя он различал в общем грохоте свои пушки, но сейчас он их почему-то не слышал и пробовал связаться с батареей.
— Батарея не отвечает, товарищ капитан! — Движением плеча связист стряхивает упавшие на него мелкие комья земли и смотрит на комбата.
— А ты вызывай!
Батарея не отзывалась. Казанцев послал связного. Через полчаса боец прибежал назад и сообщил, что батареи нет: раздавлена танками.
— Живые там есть?
— Кажется, нет, товарищ капитан.
— Кажется! — Казанцев задохнулся, несколько секунд не выпускал перепуганного взгляда солдата из своего, чувствуя, как закипает в нем тяжелая слепая ярость. — А вот если тебя, кажется, забудут на поле боя? А-а? — Солдат часто-часто заморгал глазами, озираясь виновато и дико. — Бегом назад! Узнать точно и вывести из-под огня!
За полдень, когда расплавленный шар солнца с волжской половины неба перекинулся на донскую, немцы, опасаясь, видимо, удара во фланг и тыл, усилили нажим на батальон Казанцева, пустили против него танки и до двух батальонов пехоты. Отупевшие, оглохшие и равнодушные остатки батальона Казанцева отошли к разъезду 564 и там зацепились за насыпь железной дороги. По пути к разъезду прошли свою батарею, раздавленную танками. Картина жуткая. Пожилой старшина лежал под опрокинутой и вдавленной в землю пушкой, в скрюченных пальцах — комья сухой земли. Наверное, пытался выбраться из-под пушки, но не хватило сил.
Ночью батальон передвинулся в сторону Котлубани. У дороги в заклеклой черствой земле солдаты долбили могилы. Жизнь жестокая. Она неумолимо и безоговорочно проводит разделяющую черту между молодыми и старыми, красивыми и уродливыми, живыми и мертвыми. У этой черты люди расстаются. И все происходит до потрясения, до смешного спокойно, просто и трезво.
Под сапогами гремел кремень дороги. Земля солонцевала, дышала полынной горечью, ждала росы. На западе медленно истлевала заря, окрашивая небо тревожной пожарной краснотой. Казанцев оглядывался на эту красноту, и мысли его тоже шли дорогой. Другой. Эта была дорога с любимыми, дорогими лицами: мать, отец, Людмила с дочкой, братья, сестра, знакомые, друзья… Сколько же их на этой дороге? Вот что им снится в эти минуты? Хоть в каком-нибудь сердце пощемливает тоска о нем?.. Разминаясь с отцом и матерью, мысленно останавливался перед Людмилой. Он не знал и так никогда и не узнает, что она была убита в первое же утро войны на дороге при бомбежке. А дочь его заберет с собой соседка, Дарья Михайловна, у которой они оставляли Наташу в тот субботний вечер, когда ездили во Львов в театр и с которой Людмила села вместе в машину у штаба. Людмила оставалась для Казанцева живой, и он часто мысленно беседовал с нею и строил планы уже на после войны.