Именно там, в длинной неуютной комнате мне нередко чудилось, будто я различаю бледное свечение, возникавшее в темноте. Я удивлялся и приподнимался, чтобы проводить взглядом светлый блик, ускользавший в противоположный конец спальни. И тогда перед моим взором представал знакомый образ, который мне грезился много раз по ночам. Туманный силуэт женщины, окутанный покровами спектрального света, который медленно склонялся над изголовьем кровати, где глубоким сном почивал Бен. Я изо всех сил старался держать глаза открытыми, и мне казалось, что дама, сотканная из света, по-матерински гладила моего друга по голове. Я вглядывался в ее овальное прозрачное лицо, окруженное сверкающим воздушным ореолом, и женщина поднимала голову и смотрела на меня. Ничуть не пугаясь, я тонул в омуте ее печальных глаз. Лучезарная принцесса улыбалась мне, а затем, погладив на прощание Бена по щеке, исчезала. Призрачная фигура растворялась в воздухе в потоке серебристых слез.
Я воображал, что видение было тенью матери Бена, которую он никогда не знал. И в потаенном уголке сердца я лелеял надежду, что однажды, когда я сумею заснуть, такой же призрак придет приласкать и меня. Это было моим единственным секретом, которым я не поделился ни с кем, даже с Беном.
Последняя ночь общества «Чоубар»
Калькутта, 25 мая 1932 года
Томас Картер, в течение многих лет возглавлявший приют Св. Патрика, мастерски преподавал литературу, историю и арифметику, причем делал это не как узкий специалист-предметник, но как человек, просвещенный во всех областях. Он не освоил лишь одну науку и был не в состоянии растолковать ее азы ученикам — как нужно прощаться. Год за годом он наблюдал за воспитанниками, кого закон выводил из-под его опеки, лишая защиты и вынуждая покинуть стены приюта. Картер читал на лицах детей всю гамму чувств, от надежды и предвкушения до печали и страха. Глядя, как юноши и девушки навсегда переступают порог приюта Св. Патрика, Картер сравнивал их про себя с чистой книгой, в которой судьба разрешала ему написать только первые строки рассказа и никогда не давала возможности его закончить.
Томас Картер производил впечатление человека строгого и сурового, не склонного к проявлению чувств и драматическим речам, однако никто больше него не боялся приближения роковой даты, когда «книги» были вынуждены покинуть его «шкаф». Им предстояло вскоре попасть в неведомые руки, и другие, бессовестные перья сочиняли продолжение истории. И в час, когда наступало время написать эпилог, он часто оказывался печальным и мало соответствовал грезам и ожиданиям, с которыми молодые люди когда-то пускались в самостоятельное плавание по улицам Калькутты.