А в конце пути — гейрем какого-нибудь захудалого гайбарийского вельможи. И это после сераля самого правителя. Впрочем, судя по рассказу Зикха и поведению прежних хозяев, Кулл мог ставить все, что он получит от Ритула, против скорлупы от прошлогодних орехов, что надолго она в Гайбаре не задержится.
Когда караван снова встал, Кулл уже не сердился. Он подъехал к узорному паланкину, охрана тут же сомкнула ряды и обнажила оружие, и учтиво предложил Ритулу:
— Может быть, госпожа желает выйти, размять ноги, подышать воздухом?
— Госпожа не желает выходить, — оборвал его Ритул, не двигаясь с места.
Кулл возвысил голос и повторил свое предложение, надеясь, что достигнет ушей дамы в паланкине. И верно, шелковые занавески слегка дрогнули. Кулл устремил туда взгляд, надеясь, что увидит хотя бы силуэт незнакомки, но Ритул, тоже возвысив голос, мрачно повторил:
— Госпожа не желает выходить. Ей уже лучше. Мы можем двигаться, проводник.
Куллу ничего не оставалось, как вернуться на свое место во главе каравана. Жизнь понемногу налаживалась. Госпожу укачивало уже не так сильно. На второй день пути они стояли всего два раза и не слишком долго, но, прикидывая пройденный путь, Кулл с тревогой начинал думать, что, двигаясь с такой скоростью, до колодца они не дойдут. Им просто не хватит воды.
Над песками висела серая предрассветная марь. Привычный рисунок звездного неба сместился далеко на закат. Первые лучи рассвета уже тронули лохматые «горбы» барханов, ветер вздохнул, шевельнув бескрайние пески, шелохнулась до половины зеленая, до половины бурая трава у неприметного источника, не ведомого ни одному проводнику караванов. Да если б и проведали о нем, вряд ли это внесло хоть какое-то оживление в безмятежную картину.
Старый колодец, некогда аккуратно выложенный плитами, но теперь заброшенный и полузасыпанный сырым песком, находился в стороне от караванных троп. Неподалеку от жалкого оазиса торчали из земли развалины не то дворца, не то древней крепости, не то целого города, занесенного песками за века так, что остались лишь венцы башен, торчащие из земли, подобно обломанным зубам. Они стойко сопротивлялись неумолимо наступающей пустыне и времени, и в этом бродячие ветры были им верными союзниками.
Одинокий всадник, неторопливо приближавшийся со стороны восхода, на низкорослой пегой лошаденке, видимо, прекрасно знал об источнике в развалинах. Лошаденка уверенно шлепала по песку широкими неподкованными копытами, направляясь прямиком к колодцу.
Всадник бросил поводья, спешился и, опустившись на колени, жадно припал к воде. Лошадь фыркнула, переступила копытами и после недолгого раздумья сунула в чашу свои мягкие губы, толкнув всадника лбом, чтобы посторонился. Солнце медленно поднималось над развалинами, и розовые, еще нежаркие лучи его скользили по старой, выветрившейся от времени кладке. В разгорающемся рассвете все четче обрисовывался силуэт сторожевой башни, похожей на исполинскую голову в островерхом шлеме, а остатки древней стены могли бы напомнить огромные лапы какого-нибудь спящего зверя или голову свернувшейся змеи. И то и другое было одинаково неприятно, чтобы не сказать — страшно. Казалось, древняя магия живет в этих стенах, живет и не собирается их покидать, живет, на горе и на погибель случайно заглянувших сюда путников.