— Влассоса всего изрешетили, наполовину кастрировали, и он чуть было не отдал концы.
— Когда это случилось, где?
— Минутку, Шилдс. Здесь я задаю вопросы.
— Послушайте, Караманлис, я очень сильно вас презираю, и видит Бог, чего мне стоит выносить ваше присутствие даже несколько минут, но я понимаю — у вас есть интересующая меня информация, а я могу отплатить вам, сообщив другую информацию. Однако имейте в виду — вы остаетесь моим врагом.
— Я не брал того сосуда.
— Все равно на вас лежит ответственность за смерть Клаудио Сетти и Элени Калудис.
Караманлис явно не поддался на провокацию.
— Мне нужны от вас только те сведения, о которых я вас спрашивал.
— Я намерен сообщить их вам, однако, в свою очередь, тоже задам вопросы.
Караманлис встал.
— Я должен вас обыскать, — сказал он, — может, на вас магнитофон.
Норман позволил себя обшарить, после чего снова сел.
— Прежде всего, — произнес он, — я хочу знать, какое именно отношение имеет мой отец к этому делу.
Караманлис молча и пристально посмотрел на него, а потом промолвил:
— Как вам будет угодно.
Они долго разговаривали, Норман время от времени прикуривал сигарету, собираясь с мыслями и сопоставляя фрагменты мозаики, постепенно складывающиеся в единый рисунок. Под конец он спросил:
— Вы видели стрелы, которыми пронзили Влассоса?
— Они у меня, — ответил Караманлис.
— Принесите их. Я сейчас вернусь.
Он вышел, отправился на площадку и достал из машины газетный сверток со стрелой, купленной им в Югославии за сорок долларов. Когда он снова оказался в кабинете, на столе перед Караманлисом лежали в ряд три стрелы, и Норман поместил рядом свою. Они оказались идентичны — особенная модель, деревянные «Истон игл» со стальными наконечниками.
В два часа ночи телефон в номере Мишеля снова зазвонил.
— Мишель Шарье. Кто говорит?
— Мишель, совершено покушение на еще одного агента Караманлиса, некоего Василиоса Влассоса, при помощи лука и стрелы, как и на моего отца…
— Ах, это ты, Норман? — произнес Мишель сонно. — Ты уверен?
— А на древке вырезана фраза: «Ты положил хлеба в холодную печь».
— Еще одна загадка… Когда ты приедешь в Афины? Норман не ответил. Когда он снова заговорил, голос его звучал неуверенно и надтреснуто.
— Мишель, — сказал он, — Мишель, мне кажется, ты прав…
— Что ты имеешь в виду?
— Клаудио… Клаудио жив… Это он всех их убивает.