Завещание Аввакума (Свечин) - страница 32

Пришел сдавать смену Ничепоруков и тоже молча сел рядом, глядя на дверь.

Вид на Нижнепосадский гостиный двор, Рождественскую улицу и Стрелку от Ивановской башни кремля.

В час ночи снаружи раздался грохот коляски, громкие голоса и в съезжую как-то боком, семеня ногами, вбежал Здобнов в мастерски наклеенной бороде и упал на стул. Все кинулись к нему. Алексей увидел, как по рукам сыщика стекает кровь; Иван Иванович зажимал рану в левом боку и хрипло дышал.

— Доктора, живо! — загремел на всю часть Ничепоруков, а Лыков молча, быстро и ловко начал снимать со Здобнова напитанные кровью кафтан и поддевку.

На войне Алексей видел много ранений и хорошо научился оказывать первую помощь. Первое, что он сказал, увидев рану, было облегченное:

— Слава Богу!

— Что там, Лешка? — морщась от боли, спросил Здобнов.

— Все обойдется, Иван Иванович, рана очень удачная — ниже легкого и выше почки, в неопасное место, через месяц будете плясать. Правда, большая кровопотеря. Сейчас я вас перевяжу.

Дежурный доктор из высланных под надзор студентов-медиков прибежал быстро, похвалил наложенную Алексеем повязку и велел срочно везти раненого в ярмарочную больницу. Больница находилась в Кунавино, у Московской заставы, в собственном добротно оборудованном здании. Помчались туда на двух полицейских пролетках с зажженными фонарями: в первой — раненый с медиком, во второй — Лыков с Благово, который, оказывается, не ушел домой, а тоже у себя наверху сидел и ждал Здобнова.

Через полчаса перевязанный, пахнущий коллодиумом — у него, кроме ножевого ранения в бок, оказались сильно порезаны обе ладони — Здобнов благостно лежал на койке. Курить ему доктор не разрешил, но стакан водки «от нервов» выпить дозволил. Сыщик был очень слаб, но понимал, что все страшное уже позади, его бледное лицо начало розоветь; он торопился доложить начальству свое происшествие, пока еще не впал в забытье.

Рассказал Здобнов следующее.

Он загримировался под «пьяненького мещанина при деньгах», сунул в один карман казенных два червонца, а в другой — кастет, и отправился в Гордеевку, большое пригородное село на окраине Кунавина, примыкающее к ярмарке с северо-запада. У Гордеевки очень плохая репутация — это своего рода отстойник для всякого сброда, делавшего отсюда вечерние вылазки на ярмарку, а утром сидящего в четырнадцати знаменитых своей опасностью зловещих гордеевских трактирах.

Идея Здобнова была прийти вечером на Самокаты, а конкретно в заведения Сушкина, а потом и Кузнецова, не в одиночку. Он решил найти в Гордеевке себе собутыльника из известных мелких жуликов, которые всюду на Самокатах свои, и у Сушкина появиться уже вдвоем и навеселе, чтобы отвести подозрения. Грим у Ивана Ивановича был хороший, он даже пальцы себе изъел заранее краской («мы по красильной части работаем»). Собутыльника, которого все звали Ваня Маненький, он нашел быстро, помахал у него перед носом двумя «красненькими», сказав загадочно — «у мазуриков заработал!», и тот на весь день прилип к нему как банный лист. Обойдя три трактира в Гордеевке, в обед они, уже хорошо веселые, пришли на Самокаты и до вечера торчали у Сушкина, медленно, но верно спуская казенные деньги. Ваня Маненький быстро подсел к каким-то трем «кавказским ребятам» с острова Кавказ, прихватив с собой и Здобнова. Ребята, видно, приглядывались, кого бы им попотрошить. Сушкин дозволял высматривать в своем заведении за известную комиссию, потому что с Кавказом шутки плохи — на острове собиралось к ярмарке до ста человек решительных людей, среди которых было много беглых из ссылки и даже с каторги; с буйным островом лучше было дружить.