После войны Женин отец с десяток лет проработал в цехе. Однажды вызвали его в горком партии, спросили, что делал на фронте. Помялся Яков Прокофьевич и довольно-таки определенно ответил:
— Все, что приказывали.
— А что же приказывали? — заинтересовался первый секретарь.
— Всякое. Сначала рядовым был. Назначили командиром отделения — принял отделение. Убили в атаке командира взвода — на его место встал. В сорок третьем послали на шестимесячные курсы политработников. Вернулся с них и до самого конца войны в замполитах командира стрелкового батальона проходил. В смысле опасности — разница маленькая. В пехоте не спрячешься. Что комбат, что заместитель по политчасти, что боец рядовой — в наступлении все равно в одной цепи идешь.
— Вот и останетесь в рабочей цепи, — серьезно заключил первый секретарь, — парторгом ЦК на завод пойдете.
В том же месяце перешел Яков Прокофьевич на новую работу. Забот теперь прибавилось, и нередко он возвращался домой в поздний час, даже с Женей не успевал поговорить. Училась девочка прилично, но отца и мать беспокоило какое-то дерзкое выражение в ее глазах, какого они не примечали за ней раньше. Она смеялась, если мать просила ее пораньше возвращаться домой, потому что на их заводской окраине еще не перевелись хулиганы, отмахивалась от родителей, если они убеждали ее не заплывать далеко, когда она купалась в быстром, широченном Иртыше.
Яков Прокофьевич в субботние дни и дни получек любил вместе с прежними дружками по цеху забрести иной раз по пути домой к голубому ларьку, выпить одну-другую кружечку янтарного пивца. В один из таких дней его окликнул седой как лунь табельщик Петрович, которого четвертый год не могли всем заводским коллективом уговорить выйти на пенсию. На седых усах Петровича таяла пивная пена.
— Яша, а Яша, — поманил он Светлова.
— Чего тебе, Петрович? — чуть насмешливо спросил Светлов. — Пену с усов отряхнуть, что ли?
— Пену я и сам отряхну, — хмыкнул старик, — а вот ты бы того... за дочкой своей присматривал.
— А что? — встрепенулся Яков Прокофьевич, ощутив неясную тревогу.
— Мост через Иртыш знаешь?
— Какой — железнодорожный или автотранспортный?
— Железнодорожный охраняется. Я тебе про автотранспортный толкую. Сколько там, по-твоему, от верхних перил до воды будет?
— Не считал. Около двадцати, наверное.
— Так вот прыгала с тех перил твоя Женька в воду. Своими глазами видел.
У Якова Прокофьевича захватило дух.
— Да я ей!..
Домой он вернулся туча тучей. Женя сидела за письменным столиком над учебником геометрии. Тоненькие свои косички за то, что они плохо отрастали, она отрезала и стянула жидковатые волосы на затылке. Мать это одобряла, отец — нет: косы ему нравились. Сейчас это ему показалось совсем нетерпимым. Но Яков Прокофьевич сдержался и, насупив лохматые брови, спросил: