— Я шефствую, Семен Данилович, — сказал Рыжий, выливая в бокал пиво. — Есть в твоем доме, в седьмом подъезде, один парень, которому без родительского глазу сейчас приходится трудно. Родители в загранке, а бабка слепая. Вот и ношу им то свежей капустки, то отборных помидорчиков, то апельсинов… Оба неприспособленные: что стар, что мал. А без овощей и фруктов что за жизнь?
— Это что, к Ротановым, что ли, зачастил? — Семен Данилович грузно откинулся на спинку кресла.
— Угадал.
— Ишь ты, куда забрался!
— А что?
— Залез как мышь в крупу.
Рыжий расхохотался.
— У тебя, Данилыч, не язык, а бритва.
— А я уж подумал: чего это ты зачастил в наш двор? Грешным делом, даже испугался: уж не меня ли спихнуть с должности хочешь.
Рыжий вытер с губ пивную пену и закурил.
— Спи спокойно, ветеран труда. С безработицей мы покончили в семнадцатом году.
— Что правда, то правда, — в тон поддакнул Семен Данилович. — Теперь пришла пора приняться за тунеядцев и воров. Да и от хулиганов не мешало бы очистить столицу.
— Ты, как я вижу, Данилыч, начитанный. Видишь все как под рентгеном.
— А что, думаешь — не вижу? Уж тебя-то я, субчик-голубчик, вижу как яйцо на блюдце. И не один Юрий Ротанов тебе нужен в нашем дворе.
— И опять угадал. Это правда, что Валерка из сто двадцатой квартиры — вторая шпага Москвы среди юниоров?
— Правда. А на что это тебе нужно? — Сквозь хитроватый прищур, словно прицеливаясь, Семен Данилович смотрел на Рыжего и пока еще не мог понять: правду тот говорит или просто злит его.
— Братень у меня есть. Тоже, как и Валерке, шестнадцать лет. Неделю назад увидел по телевизору, как подростки на шпагах дерутся, — пристал с ножом к горлу: запиши его в эту секцию, и никаких гвоздей! Даже пообещал ПТУ без троек закончить.
— Без троек — это хорошо. А вот к Валерке я тебя не подпущу.
— Это почему же?
— Ненадежный ты. От тебя за три версты тюрьмой пахнет.
Снова Рыжий рассмеялся. Смачно потягивая пиво, он болезненно поморщился.
— Хотел я сказать ему одну неприятную вещь. Неприятную не столько для него, сколько для его матери. Потому что — надо.
— Ты чего-то все, как заяц, петляешь. Говори толком, что ты хочешь сказать Валерке?
— Об отчиме его. Ненадежный. Как бы он не надул и Валерку, и его матушку.
Семен Данилович крякнул и тронул пальцами усы.
— Я сам этого типа недолюбливаю. Скользкий он, все крутится как уж на вилах. — Подняв на Рыжего строгий взгляд, дворник бросил в упор вопрос: — Что ты о нем знаешь?
— Гуляет он от Валеркиной матери, и гуляет крепенько. Два раза видел собственными глазами их в шашлычной у Никитских ворот. Оба за будь здоров глушат коньяк, как воду, и по всему видно, что повязаны так, что дальше некуда. Лет двадцати двух, тонкая такая, вся крашеная… Таких в манекенщицы берут. В талии перехватить четырьмя пальцами можно. — Рыжий свел полукружья больших и средних пальцев. — А корма… — Он постучал себя по бедрам и вздохнул. — Полжизни отдал бы, чтоб приласкать такую каравеллу. Столы наши были рядом. Десять слов на русском, а десять на иностранном. Вроде бы на французском, уж больно гнусавят.