Уже в раздевалке партнер
по первому в жизни спаррингу подошел к нему, протянул руку и представился:
— Антон Смирнов. Ты
неплохо держался. Извини, если я переборщил. Правило у тренера такое. Сначала
ты должен узнать, что такое бьют, и если вернешься после этого на следующую
тренировку, значит, есть смысл с тобой заниматься.
— Я знаю, что такое
бьют, — ответил Алексей, протягивая руку. — Меня Алексей зовут.
— А крест, что думаешь,
поможет?
— Помог же. Я верующий.
А отец у меня священник. — Сразу определил позиции Алексей.
— А у меня военный.
Полковник. — Антон никак не обратил внимания на признание Алексея. — Я тоже
хочу в военное училище поступать.
— Это хорошо, когда есть
цель в жизни. Тем более, благородная.
— А ты? Решил
что-нибудь?
— Не знаю, отец,
конечно, хочет, чтобы я пошел в семинарию... Но я пока не знаю.
В это время в раздевалку
заходили и другие ребята. Они поочередно подходили к Алексею, чтобы пожать руку
и похлопать по плечу: мол, нормально, парень, все через это прошли. И Алексей
впервые в жизни почувствовал ауру мужского братства.
— Слышь, Лex, — спросил кто-то,
— а если я захочу покреститься, твой отец меня покрестит?
— Конечно, покрестит.
Главное — верить.
Потом, как обычно,
завязалась беседа о сущности мироздания, будто эти вопросы можно разрешить в
спортивной раздевалке. Все ли знает наука? Есть ли жизнь на других планетах?
Почему Бог, если он есть, допускает на земле несправедливость и войны? И, в
конце концов, заговорили о том, что такое смерть и почему она так неотвратима.
Алексей на все вопросы старался отвечать взвешенно и спокойно. Но никто и не пытался
над ним смеяться. Некоторые просто и твердо не соглашались, даже если у них не
хватало аргументов. Но, видимо, в этом кругу умели уважать мнение другого
человека.
* * *
Деревня начиналась
покосившимися столбами линий электропередач, которые больше походили на кресты
для распятия. Между ними дыбилась оббитыми краями брошенная как попало на
бугристый грунт бетонка.
— Цивилизация,
светить-крутить, — прокомментировал Петрович, неистово вращая руль, чтобы
уберечь покрышки от торчащей то тут, то там арматуры. — Добро пожаловать в ад
местного значения.
Ни один фонарь на улицах
не горел, отчего возникало впечатление, что здесь абсолютно мертвая зона. И все
же кое-где в домах и покосившихся избушках шаял бледно-желтый свет.
— О, еще не отключили за
неуплату. Они тут всем колхозом за электричество не платят. Скоро при лучинах
сидеть будут. Ты смотри, а картошку еще садят! — Изумился Петрович всплывшему в
свете фар полю-огороду, где неровными радами пробились узнаваемые кустики. —
Петра Первого боятся... Ага, помнят, что он садить картошку велел. А больше ни
хрена уже не помнят! Спроси, кто у нас президент, скажут: Горбачев или Брежнев.
У них, между прочим, над сельсоветом до сих пор красный флаг болтается. Хотя, я
давно не был, может, и пропили уже... Чувствуешь, стабильную Россию, Алексей? —
хитро прищурился Петрович. — Стабильная, как кома! О, точно, буду их
коматозниками называть, лечить-мочить... Ведь многие вокруг поднялись, кто на
картофеле, кто на мясе, кто на птице, а эти... Молодежь, какая не успела на
стакан сесть, разъехалась, остальные — доживают... А, забыл — ты мне сейчас,
небось, возразил бы. Типа, не суди и не судим будешь. Так я не сужу. Я факт
констатирую. Из программы «Время» сюда не приедут. Теперь непопулярно чернуху
такого плана показывать. Это противоречит партийной линии, хвалить-молить.