— Пап, я никогда никого
не бил и бить не собираюсь, но я не хочу, чтобы били меня. Вот если на маму
нападут, как я смогу ее защитить?
Священник задумался.
— Наверное, в этом нет
ничего плохого, — после долгой паузы сказал он, — но я хочу, чтобы ты помнил,
Христос никогда никого не ударил.
— Но разметал лавки
торгующих в храме!
— Это другое. Он защищал
дом Отца Небесного. И при этом, повторяю, никого не ударил. Труднее всего
побеждать любовью.
— А с фашистами тоже
надо было любовью? Думаешь, если бы Красная Армия вышла навстречу им с иконами
и молитвами, они не стали бы бомбить наши города?
— Да нет же, — улыбнулся
отец, — защищать земное Отечество — долг каждого христианина. Но, мне кажется, ты
немножко лукавишь, тебе нужны эти тренировки для осознания собственной силы.
— Ты разрешишь?..
— Это твой свободный
выбор. Просто помни, о чем я тебе сказал. Прежде, чем поднимать руку на
человека, вспоминай, на чей образ ты замахиваешься.
— А тренер сказал, что
пока я буду думать, меня сомнут и раскатают. Думать надо на уровне механики
движений — так сказал тренер.
— Значит, ты уже ходил
на тренировку? Зачем ты тогда просишь благословения? — Отец Петр вздохнул и
поднялся, всем видом показывая, что он в этой беседе уже не нужен.
— Пап, я же просто
посмотреть ходил, прежде чем благословения просить, надо знать, куда идешь. Я
смотрел и все, а потом мы разговаривали.
— Иногда даже сильный
попадает в такие обстоятельства, где его сила бессмысленна. Так смиряет
Господь... — священник задумался, но вдруг оставил назидательный тон: — Ладно,
хорошо, помни, о чем я тебе сказал. И еще: сегодня друзья позвали тебя на
тренировку, завтра — позовут пить вино, послезавтра...
— Пап, у меня почти нет
друзей. Только Олег, сын дьякона. Со мной как-то опасаются дружить, что ли? А
девчонки смотрят на меня, как на первобытного человека...
Отец Петр с интересом
посмотрел на сына. Подошел ближе, приобнял его за плечи.
— Алеш, ты вспомни,
апостолов сначала было только двенадцать на весь мир...
— Пап, в школе надо
писать сочинение про Ленина. По Горькому. Я не хочу. Придется лукавить.
— Не пиши. Это тоже твой
выбор. Но думай о том, что последует вслед за этим.
* * *
— Все... — Петрович
снова стал прижимать машину к обочине. — Все, валять-катать, вот чувствую же,
хренотень какая-то... Похоже, заболел я, Алексей. Еще еду, думаю: чего это меня
ломает да в сон клонит. Получается, это не мне с тобой, это тебе со мной не
повезло. Таблеток-то никаких не взял. У тебя, конечно, тоже нету. Ага. Ты ж на
помощь оттуда, — Петрович ткнул пальцем в крышу кабины, — уповаешь. А у меня
что-то мутнеет... В глазах, мутить-катить. Ты, вот что, если торопишься, лови
другую попутку. Еще заразишься. Федька-то — гад, видимо, не просто бухал, а от
простуды лечился... Ну и меня заразил. Зараза он и есть зараза, катить-лечить!
Ну что, ловить будешь?