— Чего тебе?
— За что они нас так? Мы же ничего плохого не сделали… Неужто ворожба — такой грех?
Жуга засопел сердито, заерзал.
— Может, и грех… — наконец сказал он. — Хрен его знает.
— А я так думаю, — продолжил Реслав, — ежели дано умение, значит — так и надо, и винить тут некого. Разве что — из зависти.
— Когда-то и я так думал, — пробормотал Жуга. — Умение! Эк сказал… Попробуй разберись только — награда это или наказание. Нам самим не понять, а остальным — и подавно… Спроси, вон, у Влашека — он тебе растолкует, что к чему. Эх, руки связаны!
— Жуга!
— Ну?
— Расскажи о себе.
Жуга блеснул белками глаз, опустил голову.
— Зачем?
— Сдается мне, ты что-то знаешь про Ганну, да и вообще. Откуда ты? Чего ищешь? Почему с гор ушел? Может, навредил кому?
— Вреда не чинил, — криво усмехнулся Жуга, — да только люди сами на тебя грех повесят, дай только повод. Дед Вазах все понимал. Много знал старик, ох, много…
Жуга говорил медленно, нехотя, словно пересиливая боль, часто сглатывал сухим ртом, умолкал на полуслове, глядя в темноту и думая о чем-то своем. Реслав слушал, затаив дыхание.
Жуга и вправду был подкидышем. Старик Вазах — деревенский знахарь — взял его к себе. Маленькая деревушка высоко в горах, козы да овцы — вот и вся жизнь у горца. Жуга рос, непохожий на других детей — длинный, рыжий, молчаливый. Был он сметлив не по годам и знахарскую премудрость усваивал быстро и с охотой, а со временем пришло к нему и умение. Да и Вазах заметил в приемыше какую-то силу: и наговоры его были крепче, и дело ладилось лучше. Сам все творил, по чутью своему. Как подрос — пошел в пастухи, отличился и тут. У других то овца пропадет, то волк повадится, то болезнь какая стадо косит, у Жуги — словно бережет кто. А своим так и не стал среди волошеских поселян — уважали, но и побаивались: не он ли, мол, на соседские стада порчу наводит?
Была в том селе одна девушка — дочь деревенского Головы. Всем взяла — и красой, и умом, и умением, да замуж все не спешила. Парни из соседних селений свататься приходили, да все без толку.
— Ну, а ты? — спросил Реслав, когда Жуга умолк.
— А что — я? — горько усмехнулся тот. — Они все на приданное зарились, да на хозяйство. А я… Любил я ее, понимаешь? Любил я Мару!
— А она?
— Бог ее знает… Встречались, верно. А только глупо все. За меня, сироту, только рябая пойдет — кто я такой? Пастух, приемыш, травник-недоучка… дурак рыжий… Отец ее не позволил бы.
Реслав вдруг почувствовал, как что-то тревожное, непонятное ширится и растет в груди. Страх! — внезапно понял он. Зачем же спустился в долину этот странный паренек с глазами древнего старика?