Роды пришлись на первые летние дни. Были они очень тяжелыми, длились почти трое суток и заставили ее помучиться. К концу этого срока Фриде уже казалось, что она умирает, и, по правде сказать, было ей это безразлично. Она ненавидела ребенка, ненавидела себя и весь остальной мир, заставивший ее так страдать. Но едва мальчик появился на свет, как все изменилось. Назвать его решили Пол. Фрида задавалась вопросом, почему люди не рассказывают всей правды о родах, ведь ты оказываешься так близко к смерти, и ангел уже стоит у твоего ложа. Собственно, она видела обоих ангелов — ангела смерти и ангела жизни, видела, как они оба ждали за окном. Один стоял в тени, другой — на солнце, и трудно было разобрать, на кого из них она смотрит в эту минуту. А потом появился третий, тот, о котором рассказывал ей отец. Его черед наступает тогда, когда неизвестно, за кем будет победа — за ангелом смерти или ангелом жизни. Как только она увидела третьего ангела, раздался крик новорожденного.
Когда ей показали малыша, она будто стала другим человеком.
— Ты можешь поверить, что это наш ребенок? — то и дело спрашивал ее Билл. — Совершенно удивительное создание. Сплошные пальчики.
Впервые в жизни она увидела, как ее муж плачет.
И мгновенно влюбилась в дитя. Она не слушала, что говорит Билл, потому что младенец смотрел прямо на нее серо-голубыми глазами, и ей казалось, что он видит ее душу, самую тайную часть ее существа.
«Любовь всей моей жизни», — сказала она себе. Ангел из ангелов. И разрыдалась так, будто сердце у нее рвалось на части. Окружающие подумали, что это последствия трехсуточного непрерывного стресса.
Оставшиеся летние дни она провела, наслаждаясь общением с сыном. Осенью не стала возвращаться на курсы медицинских сестер, вполне можно подождать год, прежде чем опять приступить к занятиям. Ей хотелось, чтобы осень длилась вечно. Зеленые листья ясеней и дубов пожелтели и стали такими, какими она их больше всего любила. Теперь, отправляясь на прогулки, она и отец брали с собой малыша, укладывали его в рюкзак, который доктор перекроил, устроив нечто вроде заплечного мешка индейцев.
— Тебе надо взять патент на это изделие, — шутила Фрида. — И женщины всего мира станут именно так носить своих детишек.
Пол не был капризным ребенком. Глаза его, сохранившие прежний серо-голубой цвет, рассматривали окружающий мир с удивительным вниманием, доктор и его дочь отмечали это с полным единодушием. Казалось, что ребенок улавливает разницу между пением сороки и воробья. Явно предпочитая при этом сороку, что довольно странно. И сам, когда к нему обращались, издавал довольно схожий писк. А когда чуть подрос и стал выпевать свои гугуканья, Фрида догадалась, что у ребенка совершенный слух, и объяснила это себе тем, что часто слушала пластинку Джеми, оставаясь вдвоем с малышом. Пластинка звучала, когда она усаживала его на стул возле окна и когда они ложились после обеда немного отдохнуть. Однажды она могла бы поклясться, что ребенок напевал рефрен из «Призрака», звучавший особенно печально. Слова у этой песни тоже были грустные, когда она их писала, но музыка довела пронзительность песни до несказанной высоты. Холодок пробегал у нее по спине, когда она услышала знакомый мотив из уст малыша. Но потом решила, что, конечно, ошиблась. Ни один ребенок на свете, даже ее ненаглядный младенец, не может обладать такой врожденной музыкальностью.