— Раз девушка чувствует,
значит, неспроста, — серьезно сказал Андрей, почему-то названный отцом; ах да,
так же принято величать священнослужителей! — Нет, правда, давайте мы попросим
батюшку окрестить вас Евфросинией, — обернулся он ко мне.
— Прямо сейчас? — Мне
вдруг стало холодно внутри от какого-то веселого тайного страха: как это я,
Мальвина, выйду отсюда уже с другим именем, под покровительством преподобной
княгини?
— Можно бы и сейчас, но
вам надо подготовиться... Погодите-ка! — Андрей вновь стал шарить в ящике стола
и через довольно продолжительное время извлек оттуда тоненькую брошюрку: «Житие
преподобной Евдокии — Евфросинии, великой княгини Московской».
— А почему у ней два
имени? — спросила я, уже настроившись на Евфросинию.
— Потому что Евдокией ее
звали до принятия монашеского сана. А в монашестве полагается новое имя, вот она
и стала Евфросинией.
— А что значит «Житие»?
— Это значит, как она
жила, как стала святой. Читайте, девушка, а потом опять приходите к нам, —
предложил монах постарше. — Или в любую другую церковь!
— Девушка пришла к нам
по делу, — пояснил отец Андрей. — У нее с подругой тяжелая история. Но, как
видите, — он опять стал обращаться ко мне, — как мы все видим, Бог и о вас
промыслил. Показал вам вашу будущую святую... если, конечно, вы окреститесь!
— Я подумаю, но,
наверное, так и будет...
Потом старший монах унес
икону, а книжечка осталась со мной. Я попрощалась с отцом Андреем и ушла из
Душепопечительского центра.
20
Баба Тося слегла. После
неудачной операции с задержанием Рауля у нее поднялось давление, закололо под
лопаткой, в глазах запестрели мушки. Валька пошла за врачом, а Тамара
Федоровна, потирая покрасневшие глаза, то и дело входила в комнату к матери.
Она предлагала больной лекарства, виноград, витаминный морс и обычно столь
любимое бабкой молоко с медом. Но все было напрасно. Старуха не отзывалась и
даже не смотрела на дочь, страдавшую у ее постели запоздалым раскаянием. Она
просто прикрывала глаза истончавшими веками, похожими на птичьи пленки, и
ничего не говорила в ответ.
— Мама, ну прости меня!
— не выдержала наконец Тамара Федоровна. — Ну ты не дело задумала, все равно б
ничего не вышло!
— Больно деньги
любишь... — после минутной паузы отозвалась старуха.
Речь ей давалась с
трудом, слова силой выталкивались из похрипывающей груди, но сознание
оставалось ясным. Она продолжала быть настоящей бабой Тосей, с прежними
чувствами, волей, разумом. Она могла простить дочь и могла не простить. Надо
было говорить правду, чтобы успеть покаяться перед тем, как эти старческие
всевидящие глаза навсегда закроются.