— Будь ласков, подойди,
папа-Влада тебя хочет видеть. Очень просила. Подойди, мил человек, не обижай
старого рома.
В другое время Прямой не
задержался бы здесь и секунды. Может быть, он вообще не остановился бы рядом с
подобной личностью. Но прежде он не встречался и с мертвым Глушковым... Поэтому
теперь молча поплелся за странным цыганом. Они свернули за угол забора, и пошли
по Музейному переулку, удаляясь от Некрасова. В заборе наконец обозначились
железные ворота, одна створка которых была чуть отодвинута. Они вошли во двор,
густо заросший репейниками и лопухами. В самой его середке средь диких
порослей, на фоне угрюмых известняковых стен бывшего купеческого дома,
восседала старая цыганка. Издали она напоминала ром-бабу на прилавке
кондитерской, только была необыкновенно лоскутно-пестрой. Она густо дымила
папироской и, похоже, раскладывала карты на стоящем подле нее пустом ящике.
Цыган забежал вперед и, склонившись, что-то ей зашептал. Она слушала, не
поднимая головы, и кивала. А потом, когда Прямой был уже в двух шагах,
посмотрела на него широко открытыми черными глазами, с неестественно
раскаченными в ширь зрачками, словно после солидной дозы атропина. На Прямого
повеяло чем-то чужим и враждебным, но очень отдаленно, поэтому это и не вызвало
никаких защитных рефлексов.
— Ну? — сказал он и
наклонил голову, рассматривая карты и тасующие их коричневые руки цыганки,
сплошь унизанные перстнями. “Болты, похоже, фуфло, — решил он, а пулемет
ништяк”. Карты действительно выглядели очень странными: таких прежде он никогда
не видел. На некоторых были изображены люди в красочных старинных костюмах, на
других — целые группы людей и какие-то непонятные сцены.
— Интересуетесь? —
хриплым низким голосом спросила цыганка. — Это самые старинные карты на свете и
самые таинственные — в них все знание мира. Все! События всех времен! Вот и я!
— цыганка указала на одну из карт, на которой была изображена сидящая женщина в
тиаре, испускающей лунное сияние. На коленях у нее лежала книга, а в левой руке
— ключ. Было что-то еще на заднем плане, но Прямой не сумел разобрать и только
вновь повторил:
— Ну? Что надо?
— Грубые вы, — фыркнула
цыганка, — может быть, я о важном хочу сказать, о женитьбе, например. Мы,
цыгане, много чего знаем. Знаешь про нас?
Прямой не ответил, он
сузил глаза и сделал вид, что собирается уходить. Но нет, он не ушел бы, не
смог. Неизвестно по какой причине, но не ушел бы и все. Знала об этом и
ворожея-цыганка, поэтому, не торопясь, продолжала:
— Некогда в Великой
Александрии в храме Сераписа, бога плодородия, повелителя стихий и властителя
мира мертвых, хранились необъятные тайные знания, веками собираемые со времен
Манефона многочисленными жрецами. Но храм однажды был разрушен людьми, для
которых знание ничего не значило. Спасти удалось немногое. Но и это, что
уцелело, велико — это великая книга Тарот, которую мое племя, цыганское племя,
носит по миру с тех пор. Мы не бродяги, и не безродные скитальцы, кем по
невежеству считают нас варварские народы — мы несчастные потомки великого
племени хранителей Знания, сберегшие свой древний язык, магические способности
и несущие потомкам безценное сокровище Тарот. Вот шут, — цыганка указала на
карту с фигурой в бубенчиках, в которой узнавался джокер. — Шут, для которого
шутовство просто тень, потому что он олицетворяет собой всю вселенную. И весь
этот мир есть Марди Грас — блеск божественных искр, разбросанных по одеянию
шутов.