И хотя дядя Толя был по характеру не из тревожных, даже он начал думать о самом худшем и винить в этом худшем себя.
Поэтому когда звонкий голосок Василисы произнес слова приветствия, дядя Толя был рад не для виду.
Он даже в сердцах кинулся обнять егозу. Но вовремя одернул себя: как бы не подумала чего эдакого, чего у него совсем не было на уме!
Под глазом у Василисы сиял изрядный фингал. Вид у девушки был изможденный, розовые веки набрякли от слез.
И никакого тебе комбинезона! Никаких рюкзачков! И даже серьги – золотые гвоздики – куда-то задевались.
Снова сарафан, притом самый заплатанный и грязный. А ноги? Куда девались парусиновые туфли? Василиса пришла босой!
– Похоже, досталось тебе, егоза, – понимающе сказал дядя Толя.
Он сам провел отнюдь не безоблачное детство и отрочество в обществе живодера-отчима, оператора мясокомбината, и оттого такие вещи чуял нутром.
– Еще и как досталось, дядя Толя!
– Били?
– Учили... Но битие – оно не самое страшное! – всхлипнула Василиса.
– А что тогда самое? В смысле... самое страшное? – спросил дядя Толя. Он чувствовал себя виноватым. Да, пожалуй, и был им.
– Самое страшное – это то, что меня просватали, – упавшим голосом сказала Василиса.
– Ну, это ж такое дело, – с некоторым облегчением вздохнул дядя Толя.
После годов, проведенных в обществе трапперов, под "самым страшным" он был готов разуметь ну как минимум групповое изнасилование. А тут какое-то сватовство... Вдобавок юридической силы не имеющее!
Едва сдержав вздох облегчения, дядя Толя спросил:
– Хоть за хорошего человека просватали, или что?
– Да за Юлиана Бобрынича, сына кривой мельничихи! Вот за какого хорошего человека! – выкрикнула Василиса. В голосе у нее клокотала обида.
– А что не так с этим Юлианом? Хромой? Кривой, в мамашу уродился? Или лицом непригожий?
– Лицом-то он ничего. Не хуже многих. И не хромает... Богат вдобавок, силен... И нрава доброго, рукоприкладствовать не станет, – перечисляла, загибая пальцы, Василиса. – Но не люб он мне! Не люб – и всё!
– А кто тогда люб? – поинтересовался дядя Толя, мысленно приготовляясь к длинной исповеди нежного девичьего сердечка.
– А никто.
– Вот совсем никто-никто? Совсем-совсем нелюб? – с недоверием переспросил дядя Толя.
По его наблюдениям девушки – это такие создания, которые способны часами, часами говорить о любви и чувствах. Даже когда нету ни особенной любви, ни особенных чувств.
– Совсем. Ну, ни капельки. Никто, – твердо отвечала Василиса.
– Но хоть был кто-то люб? Когда-то?
– Ну, когда в школе еще... В мужской половине парень один был, из деревни Березовка, Михаил. Встречались мы. Дролечкой его звала... Но потом охладела.