Тут же, напротив, мужички играли в карты, умудряясь ругаться без матерных слов и шепотом, видимо, приученные к сдержанности старушками-подружками. Игроки из-за уха, наотмашь, лупили по вынесенному из дома табурету чирвами, пиками, дамами и тузами, тянули, хитрили, подсматривали, задорно что-то приговаривая и без конца дымя сигаретами отечественного производства. Один из них, лет двадцати, был нетрезв и рассеян. Он подолгу всматривался в развернутый веер карт, не понимая, чем ему ходить и ходить ли вообще, подбрасывал невпопад, забывал козырь, ронял карты наземь. После каждой удачной отыгровки, в основном случайной, он деловито поправлял желтенькую засаленную кепчонку и, глядя мутными глазами в сторону бабулек, восклицал: «Лешку Славка не обманить, правда, бабоньки?»
Бабоньки же, с наигранным недовольством, отвечали: «Стихни ты, Лешка!»
При этом у старушки с «караваем» на голове двумя шлагбаумами вздымались широкие брови, нарисованные карандашом. Это придавало ей некую экстраординарность.
Я не помнил номер квартиры. Второй этаж так точно, а вот квартира?
— Прошу прощения, — вежливо обратился я к уже «рентгенящим» меня бабушкам. —Не подскажете, в какой квартире живет Раиса Михайловна Караваева?
Удивление у всей компании не ведало границ и вскипевшим молоком побежало через край. Бабулька в цветастом платке смотрела на меня словно на инопланетянина. Мужичок, занесший было руку за ухо для удара козырной картой о табурет, так и замер, точно окаменевший, у нетрезвого парня слегка посветлел взгляд. Такой реакции я не ожидал. Складывалось впечатление, что я спросил у них, где живет Рабиндранат Тагор или Сантаника Пондемониум. Пауза повисла и затянулась.
— А вы кто ей? — вышла из оцепенения старушка с «караваем».
— Старый приятель. Так все-таки номер квартиры не подскажете?
— В третьей, дай я наберу, — сказал Алексей и, сдвинув кепку на затылок, подошел к домофону и нажал «3».
— Кто там?
— Михайловна, открывай, к тебе гости! — сказал он и отошел от двери. Раздался сигнал разблокировки замка, и я, поблагодарив зазевавшуюся компанию, энергично поднялся на второй этаж.
Она встретила меня на пороге своей квартиры, в заношенном спортивном трико с лоснящимися коленями, в какой-то нелепой кофточке с неполным количеством пуговиц, до белизны седая и настолько худая, что палочка, на которую она опиралась, казалась естественным продолжением ее костлявой, с вздутыми венами руки. Слегка вытянутое, испещренное морщинами лицо Раисы Михайловны выражало некую глубокую грусть. С каждым тяжелым вздохом эта грусть поднималась с самого дна ее души.