Впереди повернулся берег, и на высоком холме, среди леса, открылась деревня. Степа чуть не вскрикнул — до того была она похожа на его родную Лиственку. Так же в два порядка стояли серые избы, крытые позеленевшей дранкой и желтой соломой. Колодезный журавль торчал у околицы. Даже тропинка к речке была знакомой, — утоптанная, белая, она вилась по склону холма, огибая закоптелые, низенькие баньки. Степа приподнялся с кресла, прижался лицом к стеклу. Он так и ждал, что вот сейчас выбежит на берег мать — сухонькая, прямая, в черной длинной кофте, — приложит ко лбу ладонь и долго будет смотреть на плывущий катер…
Но на берег никто не выбежал.
Деревня оставалась позади. Вот видна последняя изба, стоящая на отшибе. Окна у нее заколочены досками, двор зарос лопухами и лебедой. Наверное, давно уже стоит изба без хозяев…
В Лиственке тоже были такие заколоченные избы. И одна вот так же находилась на отшибе. Степа еще помнил, что в ней когда-то жили дед и бабка Трубки. Сыновей у них побил на войне немец, дочка вышла замуж и уехала на лесопункт. Дед Трубка все время курил и кашлял и помер весною, починяя на избе крышу.
Бабка Трубка после его смерти стала медленная, тяжелая, — сядет на табуретку, а табуретка под ней — хрусть! И все говорили, что это не к добру и что бабка скоро помрет. Но покамест она еще двигалась, к ней приводили ребятишек, словно в детский сад, и она за ними присматривала. Степа помнил, как бабка сидела на завалинке и кричала молодым, чистым голосом:
— Катька, подыми братика, он в луже сидит, неслух!
Братика подымали, бабка утирала ему подолом сопли и бранила:
— У, анчутка, ничего не смыслит…
Потом бабка все-таки померла, ее похоронили рядом с дедом Трубкой, и на их могилах выросли холодные, будто запотевшие, ландыши.
А избу заколотили. Прямо от избы начиналось ржаное поле, и Степа помнит, как нехорошо было видеть заброшенное человеческое жилье, окруженное спелыми, шелестящими на ветру хлебами…
— Изори проехали! — отметил подошедший сзади Колька Грошин. — Паршивая деревенька, откуда такие берутся…
Колька встал рядом со Степой, поглядел на заколоченную избу. Губы у него скривились в усмешке:
— Вот она, картина! В прошлом рейсе хотел тут молока приобрести, так не дали, — нету, говорят… Серые люди, беспонятливые.
Степе показалось, что Колька плюнул на стекло. Далекий берег закачался, пропал в каком-то мутном тумане.
— Дурак ты!! — вдруг изменившимся голосом сказал Степа. — Это… знаешь…
Он хотел объяснить Кольке, что деревня почти такая же, как его Лиственка, — родная, милая деревня, и нельзя оскорблять ее равнодушными, неправильными словами.